Отель «Гонолулу»

Может, все это были пустые мечты, но на них расходовались вполне реальные деньги. Лайонберг так погрузился в свои замыслы, что не мог обдумывать их на ходу. Присаживаясь то за рабочий стол в кабинете, а то и за столик в баре «Потерянный рай», он названивал, заказывал доставку по почте: костюмы от Армани, обувь от Феррагамо, сверкающие побрякушки и безделушки из «Шарпер Имидж». Вдруг он увлекся изделиями из титана: «Этот металл переживет ядерную зиму. Из него делают реактивные истребители». Он приобрел титановые часы «Омега», титановые очки от солнца, титановые клюшки для гольфа, даже велосипед из титана.

— Им сноса не будет.

А мне-то какое дело?

Заметив, должно быть, тень недоумения на моем лице, Лайонберг тут же сказал:

— Хочу стать писателем. Что это за жизнь?

— Кошмарная жизнь, когда пишется. Когда не пишется, еще хуже.

— Займусь этим в Мексике. Обзаведусь домишком в Сан-Мигель-де-Альенде, заодно выучу испанский. Буду рисовать, кататься на велосипеде для поддержания формы.

Еще он планировал гурманский тур по Италии, экскурсию по петербургскому Эрмитажу, научиться играть на фортепьяно и отбивать чечетку, изучать астрономию в Калифорнийском технологическом. Планы, планы — он обсуждал их со смаком.

— А любви вы отвели место в своем будущем? — спросил я.

Этот вопрос он расслышал.

— Я знавал многих красивых женщин. Все мои жены были прекрасны, — вздохнул он. — Но как уродлива бывает красивая женщина, когда она обидит тебя, сделает что-нибудь плохое. Да, у нее по-прежнему идеальные формы и правильные черты лица, однако от нее просто смердит. Видели вы эту девушку, Рейн?

— Бадди рассказывал о ней.

— Она собирается замуж. Я в восторге. У нее будет ребенок, — он и впрямь говорил довольным, немного покровительственным тоном. — Я готовлю ей восхитительный подарок.

Восхитительный подарок новобрачной — еще один замысел наряду с прыжками с парашютом, коллекционированием масок с реки Сепик[62], поисками новых экземпляров для собрания нэцкэ. А еще он мог бы увлечься виндсерфингом: «Я же еще не стар. Поеду на реку Колумбия, лучший серфинг в мире. Обзаведусь партнершей».

— Конечно, взять хоть меня, — подхватил Бадди. — Мизинчику всего двадцать четыре года. Это лучший секс в моей жизни. Потому что она психованная.

Лайонберг засмеялся. Бадди выпил в тот вечер больше обычного. Я уставал от экспансивности Лайонберга, от всех его планов, столь подробных, что мне приходилось все время напрягать внимание: то он в Мексике несется верхом на велосипеде с учебником испанского языка в руках, то собирает гроздья винограда или, глядишь, уже взмыл в небеса на воздушном шаре. Лайонберг пожертвовал губернатору изрядную сумму на перевыборы, но при этом заставил его выслушивать всевозможные прожекты — планы Лайонберга охватывали и будущее штата Гавайи. Почти каждый вечер он являлся в бар, и мы следили за ним, словно загипнотизированные, как за человеком, начертившим карту будущего и изрекающим пророчества.

День-другой его стул в баре оставался пустым. Это уже было непривычно. Выждав еще денек, мы сообщили в полицию. Несомненно, на это Лайонберг и рассчитывал. Его нашли на крутой горной дороге, в стороне от шоссе Пали, рядом с его дорогущим автомобилем: он захлопнул дверь со стороны пассажира, защемив свой галстук, и удавился. Записки не было.

70. Гавайский снег

На очередном мальчишнике (переехав в отель, Бадди стал собирать свою хуи еженедельно) Бадди заявил, что ему холодно, да что там — он просто окоченел. Мы все, Бадди и его друзья, сидели в «Потерянном рае». Никто не ответил на эту реплику, один-два человека что-то промычали — слишком уж мы удивились. Стояла самая жаркая неделя года, сезон «Кона», наступающий в середине августа, когда влажный тропический воздух колеблется так лениво, что даже не колыхнется маленький флажок на крыше гостиницы. Над Вайкики стоял вой кондиционеров — они словно пытались добавить обороты, но из них не исходило ничего, кроме шума и затхлого воздуха. У нас сломалась система охлаждения, я как раз дожидался человека из «Гавайского снега», который должен был ее починить, но об этом я, само собой, говорить не стал.

— Ноги точно лед, — жаловался Бадди, — а руки — пощупайте мои руки!