— Я понимаю, как он себя чувствовал, — вздохнул Бадди.
— Он покакал и вылепил из дерьма что-то вроде ножа, а когда какашка замерзла, она стала твердой, как камень, и он перерезал ею горло одной собаке, содрал с нее шкуру, а мясо съел. Потом из собачьих костей сложил сани, из шкуры сделал упряжь, запряг второго пса, и тот оттащил его обратно в лагерь.
Пыхтя от жары, мы безмолвно уставились на Пи-Ви.
— Я читал в книге, — пояснил он.
— Плевать, — сказал Бадди. — Гавайцы — не эскимосы, куда уж им! Они по ночам одеялами укрываются! Они бы на материке от холода сдохли!
— Но ведь на Мауна-Кеа лежит снег, — напомнил ему Леммо.
— Да, там много снега, — подтвердил Кеола.
— Видел я этот снег. Он ненастоящий. Гавайский снег.
Бадди посерел, кожа сделалась совсем бледной, губы голубыми, а по краям — пепельного цвета. Лишь тень того человека, которого мы знали.
Даже несуразная готовность друзей во всем соглашаться с ним, даже этот треп насчет холода и снега не принесли ему облегчения, и больше всего в этих байках о морозе, которые мы травили в удушливо-жаркий день, меня тревожила их нелепость, словно никто и не беспокоился о правдоподобии, поскольку Бадди уже ушел от нас, он был мертв, хоть и сидел посреди бара. Мы обращались к человеку, на которого уже махнули рукой, мы были добры к нему из суеверия — ведь все люди стараются уважительно обращаться с умершими, тут мы ничем не отличались от других.
Никто не спорил с Бадди. С мертвыми не спорят, ибо мертвые, умирающие, обреченные — а Бадди был обречен — заведомо знают больше нашего.
71. Братец Из
Завелся он, услышав реплику Кеолы: гавайцы, мол, не индейцы. «Мы особые —
Израэль Камакавиво-оле[64]
— таково было его полное имя — приходился Кеоле дальним родственником, «калабаш-кузеном», как здесь говорят. Из заглянул к нам на обратном пути с концерта в «Раковине Вайкики», остановился в дверях, в окружении своих приспешников из местных — все в футболках и мешковатых шортах, в солнечных очках и сандалиях на резиновой подошве. Завидев огромного темнокожего человека, опиравшегося на две трости, Роз в испуге отступила, но, когда Братец Из негромко и ласково окликнул ее: «Где ж ты спрячешься от такого большого парня?» — Роз заулыбалась и подошла к гавайскому гиганту.Этот визит придал популярности и Кеоле: он и раньше говорил, что состоит в родстве с Братцем Изом, да никто ему не верил, а теперь все увидели их вместе — здоровенного смуглого толстяка, прославленного гавайского певца, чьи ноги были искалечены избыточным весом, и его субтильного кузена Кеолу.
Они уселись на веранде, Из предпочел каменную скамейку — стульям он не доверял — и заказали
Уставившись на Братца Иза, заказавшего три порции
— Где он был, пока за него не взялся антрепренер-
— И что с ними сталось?
— Запретили, — рявкнул он. — Не из-за них, из-за другого шоу, «Таитянские Титьки» — хула без лифчиков.
Он даже не заметил, что я смеюсь, — так он был зол. Ему поперек горла встал визит Братца Иза, внезапное возвышение скромного привратника и садовника Кеолы, на которого тоже упал отблеск славы, — при том что на Бадди, владельца гостиницы, никто и внимания не обращал.
— Я был знаком с тем парнем в Хило, который придумал
Я слушал его вполуха, не отводя глаз от Братца Иза — тот смахивал на какого-нибудь полинезийского монарха («Царек с каннибальских островов», — фыркнул Бадди, услышав такое сравнение). Я смотрел, как он чинно сидит и ест, толстые щеки с ямочками свисают до плеч, глаза глубоко провалились в складки лица. Окружающие относились к нему почтительно, ходили на цыпочках, переглядываясь и вздрагивая, когда Братец Из исторгал из широкой груди высокий пронзительный смех.