Отель «Нью-Гэмпшир»

— Под гору? — говорил Фрэнк. — Ну, это-то безусловно, что бы там ни. Если бы не порнография, так что-нибудь другое. Дело в том, что нам предписано катиться вниз. Ты видел что-нибудь, что катилось бы вверх? Что именно толкает вещи под гору, несущественно, — говорил Фрэнк со своей раздражающей бесцеремонностью. — Посмотри на это следующим образом, — внушал мне Фрэнк. — Почему кажется, что проходит половина жизни, пока ты выйдешь из этого вшивого подросткового возраста? Почему детство кажется вечностью, когда ты сам ребенок? Почему ты думаешь, что это занимает три четверти всего путешествия? А вот когда оно кончится, когда ребенок вырастет и внезапно окажется лицом к лицу с фактами… ну, — сказал мне Фрэнк совсем недавно, — сам знаешь эту историю. Когда мы были в том первом отеле «Нью-Гэмпшир», нам казалось, что наши тринадцать, четырнадцать и пятнадцать лет будут тянуться вечность. Сраную вечность, как сказала бы Фрэнни. Но как только мы покинули первый отель «Нью-Гэмпшир», — сказал Фрэнк, — наша жизнь побежала в два раза быстрее. Вот так оно и происходит, — утверждал Фрэнк. — Половину жизни тебе пятнадцать. А затем в один прекрасный день тебе вдруг взял и стукнул двадцатник; оглянуться не успел — вот и тридцатник. И потом уже годы свистят мимо, как уикенд в хорошей компании. Не успеешь осознать, в чем дело, как начинаешь мечтать, чтобы тебе снова было пятнадцать… Падение? — говорил Фрэнк. — Это наверх подниматься долго, к четырнадцати годам, к пятнадцати, к шестнадцати. А оттуда, — скажет Фрэнк, — конечно, только вниз. И каждый знает, что спускаться намного быстрее, чем подниматься. До четырнадцати, пятнадцати, шестнадцати ты движешься вверх, а потом вниз. Вниз как вода, — скажет Фрэнк, — вниз как песок, — скажет он.

Когда Фрэнк переводил для нас порнографию, ему было семнадцать, Фрэнни — шестнадцать, а мне — пятнадцать. Лилли, которой было одиннадцать, еще не доросла до того, чтобы такое слушать. Но Лилли настояла на том, что если уж она достаточно выросла, чтобы слушать, как Фельгебурт читает «Великого Гэтсби», то она достаточно взрослая и для того, чтобы слушать фрэнковские переводы Эрнста. (Визгунья Анни с типичным лицемерием не позволила свой дочери Черной Инге услышать ни единого слова из этого перевода.)

Именем Эрнст пользовались только в «Гастхаузе Фрейд». Как порнограф он выступал под всевозможными псевдонимами. Я не люблю описывать порнографию. Медведица Сюзи сказала нам, что Эрнст читает в университете курс под названием «История эротизма в литературе», но порнография Эрнста не имела ничего общего с эротикой. Фельгебурт прослушала курс Эрнста по эротической литературе, и даже она признала, что собственные работы Эрнста совершенно не похожи на настоящую эротику, которая никогда не бывает порнографична.

От порнографии Эрнста болела голова и сохло в горле. Фрэнк признался, что даже у него начинает саднить в глазах, когда он это читает. Лилли прекратила слушать с первого же раза; а мне было холодно, и, сидя в комнате Фрэнка с мертвым портновским манекеном, который внимал его повествованию, как нехарактерно терпимая классная дама, я чувствовал тянущий по полу холодок. Я чувствовал, как что-то зябкое проходит сквозь брюки по моим ногам, через пол, по которому гулял сквозняк, сквозь фундамент, из-под земли, где царит тьма, где, как я воображал, лежат кости из древней Виндобоны 27, орудия пыток, популярные среди турецких захватчиков, плети и дубины, кляпы и кинжалы, где таятся призрачные комнаты ужаса Священной Римской империи. Потому что порнография Эрнста была не о сексе: она была о боли без надежды, о смерти без единого доброго воспоминания. Она заставила медведицу Сюзи бежать принимать ванну, а Лилли (конечно же) рыдать, меня чуть не стошнило (дважды), а Фрэнк запустил одной из книжонок в портновский манекен (словно тот ее написал) — это была книжка под названием «Дети плывут в Сингапур»; они так и не добрались до Сингапура, ни один ребенок на всем корабле.

Но Фрэнни от всего этого только хмурилась. Это заставило ее задуматься об Эрнсте, заставило ее найти его и (для начала) поинтересоваться, зачем он это делает.

— Декаданс усиливает революционную ситуацию, — медленно сказал ей Эрнст; Фрэнк неуверенно старался перевести его дословно. — Упадничество приближает неизбежную революцию. На этом этапе необходимо выработать отвращение. Отвращение к политике, отвращение к экономике, отвращение к бесчеловечным общественным институтам и моральное отвращение, отвращение к себе самому за то, что ты стал таким.

— О себе говорит, — прошептал я Фрэнни, но она просто слушала, нахмурившись; она слишком внимательно его слушала.