Читаем Отель «Нью-Гэмпшир» полностью

Мы наблюдали, как слепой гном обнимает отца, мы наблюдали их нескладный танец посреди грязного фойе «Гастхауза Фрейд». Когда их голоса стали тише, мы услышали стук пишущих машинок с третьего этажа: радикалы рождали свою музыку, левые писали свою версию мира. Даже пишущие машинки звучали самоуверенно, вразнобой с прочими, порочными версиями мира, но не сомневаясь в своей правоте, прицельно вбивая каждое слово на свое место, — так барабанят пальцами по скатерти, чтобы занять время между речами.

Но разве лучше было бы приехать ночью? И хоть надо признать, что фойе казалось бы ухоженней в мягком свете редких ламп и во всепрощении темноты, но разве не лучше (для нас, детей) услышать стук пишущих машинок и увидеть медведя, чем услышать (или вообразить) скрип кроватей, поток проституток, спускающихся и поднимающихся по лестнице, виноватые приветствия и прощания в фойе (и так всю ночь)?

Медведь обнюхал нас, детей. Лилли отнеслась к нему настороженно (он был больше ее), я смущенно, Фрэнк попробовал с ним подружиться, заговорив по-немецки, но медведь смотрел только на Фрэнни. Медведь потерся мордой о талию Фрэнни и ткнулся носом ей в пах. Фрэнни подпрыгнула и засмеялась, а Фрейд сказал:

— Сюзи! Ты хорошо себя ведешь? Не грубишь?

Медведица Сюзи повернулась, подбежала к нему на четырех лапах, толкнула старика в живот, и тот опрокинулся на пол. Мой отец, кажется, хотел вмешаться, но Фрейд, опершись на свою бейсбольную биту, снова встал на ноги. Трудно было сказать, хихикает он или нет.

— Ох, Сюзи! — сказал он, глядя не туда. — Сюзи просто хочет себя показать. Она не любит, когда ее критикуют, — сказал Фрейд. — И к мужчинам она относится гораздо хуже, чем к девочкам. А где девочки? — сказал старик, растопырив руки в стороны, и Фрэнни с Лилли подошли к нему; Сюзи последовала за Фрэнни, нежно подталкивая ее сзади.

Фрэнк внезапно загорелся идеей подружиться с медведицей, начал трепать ее густой мех и, запинаясь, проговорил:

— У-у, ты, должно быть, медведица Сюзи. Мы о тебе много слышали. А я — Фрэнк. Sprechen Sie Deutsch?

— Нет, нет, — сказал Фрейд. — Только не немецкий. Она разговаривает на вашем языке, — сказал Фрейд приблизительно в направлении Фрэнка.

Фрэнк глуповато склонился над медведицей и опять начал ерошить ей шерсть.

— Ты умеешь давать лапу, Сюзи? — спросил Фрэнк, складываясь пополам, но медведица повернулась к нему и встала на задние лапы.

— Она хорошо себя ведет? — воскликнул Фрейд. — Сюзи, будь умницей! Веди себя хорошо, Сюзи!

На задних лапах медведица была не выше нас, за исключением Лилли, — и выше Фрейда. Морда медведицы ткнулась Фрэнку в подбородок. Какое-то мгновение они стояли лицом к лицу, и медведица переваливалась с лапы на лапу — раскачивалась, как боксер в стойке.

— Я — Фрэнк, — нервно сказал медведице Фрэнк, протягивая руку; затем он внезапно попытался схватить правую медвежью лапу обеими руками и пожать ее.

— Попридержи руки, парень, — сказала медведица Фрэнку, отбросив его руку в сторону коротким быстрым ударом.

Фрэнк отшатнулся и налетел спиной на регистрационную стойку; звонок издал быстрое «дзинь!».

— Как вам это удалось? — спросила Фрэнни у Фрейда. — Как вы заставили ее заговорить?

— Никто не заставлял меня говорить, милочка, — сказала медведица Сюзи, тыркаясь носом ей в бедро.

Лилли снова завизжала.

— Медведица разговаривает, медведица разговаривает! — кричала она.

— Она умный медведь, — крикнул Фрейд. — Разве я вам этого не говорил?

— Медведица разговаривает! — истерично кричала Лилли.

— По крайней мере, я не визжу, — сказала медведица Сюзи.

Отбросив все медвежьи повадки, она прямой человечьей походкой прошла через фойе и угрюмо уселась на диванчик, туда, где ее впервые потревожил Лиллин визг. Она села, закинула ногу на ногу, положила их на стул и принялась листать журнал «Тайм». Довольно старый.

— Сюзи из Мичигана, — сказал Фрейд, как будто это все объясняло. — Но она ходила в колледж в Нью-Йорке. Она очень умная.

— Я ходила в «Сару Лоуренс», — сказала медведица, — но потом бросила. Ну и элитарное же это дерьмо, — сказала она о колледже Сары Лоуренс, нетерпеливо теребя лапами номер журнала «Тайм».

— Она — девушка! — воскликнул отец. — Это девушка в медвежьем костюме!

— Женщина, — поправила его Сюзи. — Не забывайтесь!

Это был всего лишь 1957 год. Сюзи была медведицей, опередившей свое время.

— Женщина в медвежьем костюме, — сказал Фрэнк.

Лилли прижалась ко мне и обхватила мою ногу.

— Других умных медведей и не бывает, — мрачно сказал Фрейд.

Наверху машинистки спорили по поводу нависшей у нас ошеломляющей тишины. Мы рассматривали медведицу Сюзи, действительно умную медведицу, и медведицу-поводыря тоже. После того как мы узнали, что это не настоящая медведица, она стала казаться нам больше; в наших глазах она приобрела новую силу. Это больше, чем просто глаза Фрейда, подумали мы; вполне возможно, что она заменяет ему и сердце и ум.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века