Читаем Отель «Нью-Гэмпшир» полностью

Отец осматривал фойе, а его старый слепой ментор шел рядом, опираясь на его руку. И что же отец видел на этот раз? Какой замок, какой дворец, какая первоклассная возможность все ярче и ярче маячили перед ним, когда он проходил мимо продавленного диванчика, на котором сидела медведица, проходил мимо подделок под импрессионистов: развалившиеся в потоках света розовые толстозадые ню на дисгармонирующих с ними цветастых обоях? Мягкий стул с вывороченными внутренностями (как развалины в предместьях с закопанной под ними воображаемой бомбой) и единственная лампа для чтения, слишком тусклая даже для того, чтобы при ней мечтать.

— Жаль, что так получилось с кондитерским магазином, — сказал отец Фрейду.

— Жаль? — воскликнул Фрейд. — Nein, nein, nicht жаль! Это здорово! Заведение пропало, а страховки у них не было. Мы его можем купить, очень дешево! Сделать фойе, которое люди заметят с улицы! — воскликнул Фрейд, хотя, конечно, сам он не мог заметить уже ничего. — Этот пожар очень кстати, — сказал Фрейд. — Пожар как раз к вашему прибытию, — говорил Фрейд, стискивая руку моего отца. — Великолепный пожар! — воскликнул Фрейд.

— Такой умномедвежий пожар, — сказала медведица Сюзи, цинично листая старый номер «Тайма».

— Так это ты его устроила? — спросила Фрэнни медведицу Сюзи.

— И к бабке не ходи, милочка, — ответила Сюзи.

* * *

Однажды я встретил женщину, которую тоже изнасиловали, но, когда я рассказал ей историю Фрэнни и то, как, на мой взгляд, Фрэнни с этим справилась — никак вообще не реагируя или отрицая худшее из того, что с ней случилось, — эта женщина сказала мне, что мы с Фрэнни не правы.

— Не правы? — переспросил я.

— И к бабке не ходи! — ответила женщина. — Фрэнни была изнасилована, а не избита. И эти сволочи достали ее: внутри себя она вовсе не та же, какая была, что бы там ни болтал твой пустоголовый черный друг. Что он в этом понимает? Сестру его, понимаете ли, тоже изнасиловали — и уже эксперт. Твоя сестра сама лишила себя единственного оружия, которое было у нее против этих гадов: их семени. И никто не остановил ее, не помешал ей вымыться, никто не заставил ее побороться с этим — так вот, теперь она будет бороться с этим всю свою жизнь. Она пожертвовала своей цельностью, не сопротивляясь нападавшим с самого начала. А ты, — сказала эта женщина мне, — ты очень ловко распылил изнасилование твоей сестры, ты лишил его цельности, убежав, чтобы найти какого-нибудь героя, вместо того чтобы остаться там и встретить опасность самому.

— Цельность изнасилования — о чем это ты? — удивился Фрэнк.

— Я побежал за помощью, — сказал я. — Они бы просто вышибли из меня дух и все равно бы ее изнасиловали.

— Мне надо поговорить с твоей сестрой, милок, — сказала эта женщина. — Она бьется как рыба об лед со своей любительской психологией, а это не поможет, поверь мне: я знаю, что такое изнасилование.

— Ух! — однажды сказал Айова Боб. — Вся психология любительская. Да ну их на фиг, Фрейда и всех остальных.

— Во всяком случае, того Фрейда, — добавил мой отец.

Но позже я подумал: может быть, и нашего Фрейда тоже.

Во всяком случае, женщина, являющаяся экспертом по изнасилованию, сказала, что реакция Фрэнни на изнасилование — это полнейшая фигня, а то, что Фрэнни до сих пор пишет Чипперу Доуву, вообще ее поразило. Женщина, являющаяся экспертом по изнасилованию, сказала, что после изнасилования так попросту не бывает и быть не может. Она сказала, что знает это наверняка. Поскольку ее тоже изнасиловали. А когда она училась в колледже, то вступила в нечто вроде клуба изнасилованных женщин, и они между собой условились, что конкретно под этим подразумевать и каковы должны быть конкретные ответные действия. Еще даже до ее разговора с Фрэнни я видел, что эта женщина зациклена на ее собственном несчастье и что, по ее мнению, единственная здравая реакция на изнасилование — это ее собственная реакция. Если же кто-то реагировал на подобное несчастье иначе, в ее глазах это просто означало, что и несчастье было иным.

— Все люди таковы, — сказал бы Айова Боб, — они хотят сделать свой печальный опыт универсальным. Это их как-то поддерживает.

И можно ли их за это винить? Спорить с такими людьми бесполезно, потому что из-за опыта, который лишил их каких-то человеческих качеств, они начинают отрицать другие человеческие качества в других, а ведь правда в том, что люди различны, — это противоположная сторона нашего сходства… Да, ей не позавидуешь.

— Возможно, у нее была самая несчастливая жизнь на свете, — сказал бы Айова Боб.

И в самом деле, у этой женщины была самая несчастливая жизнь на свете. Экспертом по изнасилованию оказалась медведица Сюзи.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века