Отель «Нью-Гэмпшир»

Потом она одела мне презерватив. Я попытался сосредоточиться, но, когда она встала напротив меня и запихала меня в себя, прижав к стене, она тут же проинформировала меня, что я низковат для того, чтобы делать это у стены. Я заплатил еще сто шиллингов, и мы попробовали в кровати.

— Теперь у тебя недостаточно стоит, — пожаловалась она, и мне стало интересно, обойдется ли мне этот очередной недостаток еще в сто шиллингов.

— Пожалуйста, не показывай виду радикалам, что тебе известны их планы, — сказал я Иоланте. — И возможно, для тебя же будет лучше, если ты на время уйдешь отсюда, — никто на самом деле не знает, что будет с отелем. Мы возвращаемся обратно в Америку.

— Хорошо, хорошо, — сказала она, спихивая меня с себя.

Она села на кровати, потом пересекла комнату и снова уселась на биде.

— Auf Wiedersehen, — сказала она.

— Но я не кончил, — заметил я.

— И кто в этом виноват? — спросила она меня, подмываясь и подмываясь, снова и снова.

Полагаю, что если бы я кончил, это стоило бы мне еще сотню шиллингов. Я посмотрел, как ее широкая спина качается над биде, качается несколько чаще, чем когда Иоланта извивалась подо мной. Пока Иоланта была спиной ко мне, я взял ее сумочку с прикроватного столика и заглянул внутрь. Сумочка выглядела так, как будто за порядком в ней следила медведица Сюзи. Там был открытый тюбик с какой-то мазью, и в сумочке Иоланты было липко от какого-то крема. Там были обычная помада, обычная пачка презервативов (я заметил, что забыл снять свой), обычные сигареты, какие-то таблетки, духи, бумажные носовые платки, мелочь, толстый бумажник, баночки с разнообразным хламом. Никакого ножа, никакого намека на пистолет. Ее сумочка была пустой угрозой, ее сумочка была блефом; она жульничала в сексе, — похоже, что и в насилии она жульничала тоже. Я потрогал одну баночку, самую большую и очень неудобную. Вытащил ее из сумочки и пригляделся; Иоланта повернулась и завизжала.

— Мое дитя! — визжала она. — Положи на место мое дитя!

Я чуть не уронил банку, увидев человеческий зародыш, плавающий в густой жидкости. Крохотный эмбрион со сжатыми кулачками: это был единственный цветок Иоланты, сорванный еще бутоном. Как страус успокаивается, запихав голову в песок, так не был ли для Иоланты этот эмбрион своего рода подделкой оружия? Не за это ли она держалась в своей сумочке, не за это ли хваталась, чувствуя угрозу? И что за странное успокоение она при этом ощущала?

— Положи мое дитя! — кричала она, приближаясь ко мне, нагая; после биде с нее капала вода.

Я осторожно положил банку с плодом на подушку и сбежал.

Закрывая за собой Иолантину дверь, я услышал, как Визгунья Анни объявила о своем фальшивом оргазме. Похоже, что отец сообщил ей плохие новости. Я уселся на лестничной площадке второго этажа, не желая видеть Сюзи в фойе и не отваживаясь пуститься на поиски Фрэнни этажом выше. Отец вышел из комнаты Визгуньи Анни; он пожелал мне покойной ночи, положив руку на плечо, и отправился наверх, спать.

— Ты сказал ей? — крикнул я ему вслед.

— Похоже, ей это совершенно безразлично, — сказал отец.

Я подошел к двери Визгуньи Анни и постучал.

— Я уже знаю, — сказала она мне, когда увидела, кто пришел.

Но я не кончил с Иолантой; и у дверей Визгуньи Анни мной овладело что-то еще.

— Ну, так что ж ты прямо не сказал, — возмутилась Визгунья Анни, хотя я еще ничего не успел сказать. Она ввела меня в свою комнату и закрыла дверь. — Яблочко от яблони… — проворчала она.

Она помогла мне раздеться; сама она уже была раздета. Ничего удивительного, что ей приходится так много работать, понял я, она не знала той системы «дополнительных» тарифов, которые использовала Иоланта. Визгунья Анни все делала за чистые четыреста шиллингов.

— И если ты не кончишь, — сказала она мне, — это будет моя вина. Но ты кончишь, — заверила она меня.

— Пожалуйста, — сказал я ей, — если это для тебя безразлично, я хочу, чтобы ты не кончала. Я имею в виду, чтобы ты не притворялась. Я буду удовлетворен и тихим концом, — просил я, но она уже начала издавать подо мной странные звуки.

А затем я услышал звук, напугавший меня; он не был похож на визги, которые я когда-либо слышал от Визгуньи Анни, или на песню, которую исторгала медведица Сюзи у Фрэнни. В этом звуке было слишком много боли, и в какую-то ужасную секунду я подумал, что это песня, которую исторг у Фрэнни порнограф Эрнст, но затем я понял, что это мои звуки, моя немелодичная песня. Визгунья Анни начала мне подпевать, и в дрожащей тишине, последовавшей за нашим удивительным дуэтом, я четко услышал крик Фрэнни. Он был так близок, будто она стояла на лестничной площадке второго этажа.

— Да боже мой, кончай ты поскорее! — кричала Фрэнни.

— Почему ты это делаешь? — спросил я Визгунью Анни, которая лежала подо мной, тяжело дыша.

— Что делаю? — спросила она.

— Фальшивый оргазм, — сказал я. — Я же просил тебя: не надо.