Читаем Отель «Нью-Гэмпшир» полностью

Итак, чего не хватает? Думаю, только ребенка. Ребенка — не хватает. Я хотел ребенка, да и сейчас хочу. Ребенок — это все, чего мне не хватало после смерти Эгга, после смерти Лилли. Может, я, конечно, еще и уговорю Сюзи, но первым ребенком меня обеспечат Младший Джонс и Фрэнни. За этого ребенка даже Сюзи не беспокоится.

— Этот ребенок должен быть красавцем, — сказала Сюзи. — Если уж его делали Фрэнни и Младший, разве они могли промахнуться?

— А мы разве можем промахнуться? — спросил я ее. — Как только он у тебя появится, поверь мне, он будет красавцем.

— Ты только подумай о цвете, — сказала Сюзи. — Я хочу сказать, что, если ребенка делали Фрэнни и Младший, какого потрясного он будет цвета!

Но, как мне сказал Младший Джонс, ребенок Фрэнни и Младшего может оказаться любого цвета.

— Все, что угодно, — от кофе до молока, — любил говорить Младший.

— Ребенок любого цвета будет потрясного цвета, Сюзи, — сказал я ей. — Сама знаешь.

Но Сюзи требовалось в этом убедить.

Мне кажется, когда Сюзи увидит ребенка Фрэнни и Младшего, она тоже захочет ребенка. Во всяком случае, я на это надеюсь, потому что мне уже почти сорок, а Сюзи и того старше, и если мы собираемся завести ребенка, то ждать больше нельзя. Думаю, Фрэннин ребенок может нам помочь; с этим даже отец согласился, и даже Фрэнк.

И кто еще, кроме Фрэнни, мог быть настолько щедрой, чтобы родить ребенка специально для меня? Я хочу сказать, что с того дня в Вене, когда она пообещала заботиться о всех нас, пообещала быть для всех нас матерью, с того самого дня Фрэнни не расхолаживалась, не отступалась — и живущая в ней героиня по-прежнему на высоте: внутренняя Фрэннина героиня может играючи выжать весь наш танцзал с его штангами.

Это случилось как раз прошлой зимой, после большого снегопада. Фрэнни позвонила мне и сказала, что у нее будет ребенок — специально для меня. Фрэнни тогда было сорок, и она сказала, что после рождения ребенка запрет дверь в комнату, в которую никогда больше не вернется. Звонок прозвучал очень рано, и мы сначала подумали, что это звонит телефон горячей линии Сюзиного кризисного центра. Сюзи вскочила с кровати, думая, что ей предстоит расхлебывать очередной кризис, связанный с изнасилованием, но это оказался обычный звонок: звонила Фрэнни с Западного побережья. Они с Младшим засиделись за полночь, устроив праздник для двоих, и еще не ложились; она заметила, что в Калифорнии еще ночь. Голоса их звучали пьяновато и немного дурашливо, и Сюзи, буркнув, что так рано нам звонят только жертвы изнасилования, сунула трубку мне.

Я, как обычно, отчитался Фрэнни о работе нашего центра. Фрэнни пожертвовала на центр довольно крупную сумму денег, а Младший Джонс помог нам найти в Мэне хорошего юридического консультанта. Только в прошлом году Сюзин центр оказал медицинскую, психологическую и юридическую помощь девяноста одной жертве изнасилования или попытки изнасилования.

— Для Мэна не так уж и плохо, — сказала Фрэнни.

— Девяносто одна? — переспросил Младший Джонс. — Да в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе их каждый год девяносто одна тысяча, кто с чем.

Убедить Сюзи в том, что все это место в отеле «Нью-Гэмпшир» можно как-то использовать, не составило труда. Кризисный центр у нас вполне эффективный, и Сюзи обучила нескольких брансуикских студенток отвечать на звонки горячей линии. Мне Сюзи строго-настрого запретила подходить к телефону горячей линии.

— Чего жертва изнасилования хочет меньше всего, — говорила она мне, — так это услышать паршивый мужской голос, хотя бы по телефону.

С отцом в этом плане были проблемы — он же не мог видеть, какой именно телефон звонит. Так что когда звонок застает его врасплох, отец теперь приучен кричать: «Телефон!» — даже если стоит рядом с аппаратом.

Как ни странно, хотя отец все еще думает, что отель «Нью-Гэмпшир» — настоящий отель, он не имеет ничего против консультаций по изнасилованию. То есть он знает, что Сюзи консультирует жертв изнасилования, но не догадывается, что это наше единственное занятие; иногда он заводит разговор с какой-нибудь жертвой, на несколько дней поселившейся в отеле «Нью-Гэмпшир», чтобы прийти в себя, и совершенно сбивает ее с толку, принимая за обычного постояльца.

Сидит, допустим, девушка на пристани, лелеет свое уединение, и тут, постукивая «луисвильским слаггером», появляется мой отец. Четверка, виляя хвостом, сообщает ему, что на причале кто-то есть.

— Эй, кто тут? — спрашивает он.

И может быть, жертва изнасилования отвечает:

— Это всего лишь я, Сильвия.

— А, здравствуй, Сильвия, — говорит мой отец так, будто знал ее всю свою жизнь. — Ну и как тебе нравится наш отель, Сильвия?

И бедная Сильвия, думая, что мой отец называет Кризисный центр по изнасилованию отелем исключительно из вежливости, из желания пощадить ее чувства, с готовностью принимает такую замену.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века