Читаем Отель «Нью-Гэмпшир» полностью

                              Пришел с запозданьем, но                              Никто его не упрекнет                              В слишком долгих сомненьях.                              Кто, потянувшись к звонку                              У двери, настолько странной,                              Не отдернет руку на миг?

— Хватит, — прервала меня Фрэнни. — Давай обойдемся без этого сраного Дональда Джастиса. Я уже наслушалась его столько, что могла бы от него забеременеть, меня уже тошнит при одном его упоминании.

Но Дональд Джастис, как всегда, прав. Кто не усомнится на входе в этот мир? Кто не захочет отложить эту сказку в долгий ящик? Так что ребенок Фрэнни заранее демонстрировал незаурядную интуицию, редкую чувствительность.

* * *

А вчера пошел снег; в Мэне мы научились относиться к погоде с уважением. Сюзи выехала в Бат, откуда поступил сигнал о предполагаемом изнасиловании официантки, и я беспокоился, как она доберется домой, но она вернулась, целая и невредимая, еще засветло, и мы оба заметили, как этот снег напоминает нам о том прошлогоднем снегопаде, когда Фрэнни позвонила и сообщила нам о своем предстоящем подарке.

Отец валяется в снегу, как ребенок.

— Для слепых снег удивительная штука, — заявил он не далее как вчера, появляясь на кухне весь покрытый снегом; он только что вылез из сугроба, куда закопался вместе с собакой-поводырем номер четыре.

Мела сильная метель; к половине четвертого мы вынуждены были везде включить свет. Я разжег огонь в двух печках. Птица, ослепленная снегом, разбила оконное стекло в танцевальном зале и сломала себе шею. Четверка нашла ее под штангами и таскала по всему дому, пока Сюзи наконец ее не отобрала. Снег, налипший на ботинки отца, растаял, и пол в кухне стал скользким. Отец поскользнулся в этой луже и заехал мне под ребра своим «луисвильским слаггером», которым начинал дико размахивать всякий раз, когда терял равновесие. Мы немного повздорили по этому поводу; отец вел себя как ребенок, не желая сбивать снег со своих сапог прежде, чем входил в дом.

— Я не могу видеть снега! — по-детски жаловался он. — Как, скажите мне на милость, я буду его стряхивать, если я его не вижу?

— Замолчите, оба! — велела нам медведица Сюзи. — Когда в доме появится ребенок, вы у меня поорете!..

При помощи хитрой машины, которую Фрэнк привез из Нью-Йорка, я сделал немного макарон; машина раскатывала тесто в блины, а потом нарезала макароны любой формы, какую только захочешь. Если живешь в Мэне, очень важно иметь подобную игрушку. Сюзи сделала к макаронам соус из мидий, а отец почистил лук: глаза у него совершенно не слезились. Услышав, как залаяла Четверка, мы подумали, что она нашла еще одну птичку, но увидели микроавтобус «фольксваген», который пытался пробиться по нашей дороге сквозь метель; «фольксваген» скользил, его сильно заносило. Либо водитель очень волновался («Еще одно изнасилование, черт бы их всех побрал», — инстинктивно проворчала Сюзи), либо он был из другого штата. Мэнским водителям, подумал я, снегопад не должен быть в диковинку, но ведь и туристский сезон в отеле «Нью-Гэмпшир», кажется, еще не начался. Микроавтобус так и не смог пробиться к стоянке, но подъехал достаточно близко, чтобы я разглядел на нем аризонские номера.

— Ничего удивительного, что он не умеет водить, — сказал я; типичное суждение мэнца о жителях других штатов.

— Ну-ну, — сказала Сюзи. — Ты тоже будешь выглядеть как идиот в аризонской пустыне.

— Какой пустыне? — спросил отец, и Сюзи рассмеялась.

Водитель из Аризоны пробирался к нам через сугробы; он даже не умел ходить по снегу, потому что все время падал.

— У них там, в Аризоне, сплошные изнасилования, — сказал я Сюзи. — Ты так прославилась, что они хотят говорить только с тобой.

— Они что, не знают, что это курортный отель, — раздраженно поинтересовался отец. — Кто бы это ни был, я скажу ему, что мы закрыты до начала сезона.

Мужчина из Аризоны выслушал это с большой печалью. Он объяснил, что они ехали в горы, чтобы впервые в жизни покататься на лыжах, но то ли ему неправильно указали дорогу, то ли он в пурге сбился с пути, и вот вместо гор он приехал к океану.

— Неподходящий сезон для океана, — заметил отец.

Мужчина это и сам видел. Он был очень приятным, но ужасно уставшим.

— У нас вполне хватит места, — прошептала мне Сюзи.

На самом деле я не хотел начинать принимать постояльцев. Что мне больше всего нравилось в этом отеле «Нью-Гэмпшир», так это то, что все постояльцы существовали здесь только в воображении моего отца. Но когда я увидел детишек, которые, высыпав из «фольксвагена», стали играть в снежки, я передумал. Мать тоже казалась ужасно уставшей — миловидной, но уставшей.

— Что это такое? — закричал один из детишек.

— Думаю, океан, — ответила мать.

— Океан! — закричали дети.

— А пляж тут есть? — спросил другой ребенок.

— Где-нибудь под всем этим снегом должен быть, — ответила мать.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века