Читаем Отель «Нью-Гэмпшир» полностью

Вот тогда-то я и заметил, как он был одет. Черные брюки и туфли, черный кушак, и галстук-бабочка, и белый смокинг. Конечно, я понимал, что это не тот человек в белом смокинге, ему не хватало необходимого достоинства, и куда бы он ни путешествовал, из какого бы путешествия спешно ни вернулся, это не было путешествие в экзотические страны. К тому же на дворе Новый год — в Новой Англии это не сезон для белых смокингов. Мужчина был одет самым неподобающим образом, и я уверен, что это не свидетельствовало о его эксцентричности. В Дейри, штат Нью-Гэмпшир, это могло означать только одно: глупец пришел в пункт проката праздничных одежд только тогда, когда все черные смокинги были уже разобраны. Может быть, он просто не знал разницы между зимней и летней парадной одеждой в нашем городе; это был либо молодой дурень, возвращавшийся со школьных танцев, либо старый дурень, возвращавшийся с танцев для престарелых (которые были такими же грустными и бесполезными, как и все, что могла организовать школа). Он не был нашим человеком в белом смокинге, но напомнил мне о нем.

Я заметил, что человек развалился в луже под фонарем и собрался там уснуть. Температура на улице была чуть выше нуля.

Наконец я почувствовал, что новогодняя ночь к чему-то подошла: казалось, что появился смысл во всем том, в чем я принимал участие, какой-то смысл — помимо смутного и в то же время конкретного ощущения похоти. Я поднял человека в белом смокинге и отнес его в фойе отеля «Нью-Гэмпшир»; нести его было легче, чем багаж Малютки Так, хотя он оказался мужчиной, а не подростком, — на самом деле он был, как мне показалось, старше отца. А когда я обыскал его, чтобы найти хоть какое-нибудь удостоверение личности, то обнаружил, что насчет прокатного костюма я не ошибся. СОБСТВЕННОСТЬ МАГАЗИНА МУЖСКОЙ ОДЕЖДЫ ЧЕСТЕРА, сообщала этикетка на подкладке смокинга. У мужчины, хоть он и выглядел довольно респектабельно, по крайней мере для Дейри, не оказалось бумажника, но у него была серебряная расческа.

Возможно, Дорис Уэльс обчистила его в темноте, по этому поводу они и ругались. Но нет, подумал я, Дорис взяла бы и расческу.

Мне показалось, что было бы неплохой шуткой пристроить человека в белом смокинге на диванчике в фойе отеля «Нью-Гэмпшир», так чтобы рано утром удивить мать с отцом. Я мог бы сказать: «Кто-то пришел на последний танец вчера ночью, но опоздал. Он ожидает вас в фойе».

Думаю, это была ужасная идея, но, будучи в изрядном подпитии, я полагал, что должен обязательно разбудить Фрэнни и показать ей человека в белом смокинге, мирно прикорнувшего на диванчике в фойе; Фрэнни скажет мне, если сочтет это плохой идеей. Но ей понравится. Я был в этом уверен.

Я расправил мужчине галстук и сложил его руки на груди, застегнул на его пиджаке пуговицу на уровне пояса и поправил кушак, чтобы он не выглядел неряшливым. Единственное, что отсутствовало, так это загар, и черная коробочка с сигаретами, и белый ялик напротив «Арбутнота-что-на-море».

Из-за стен отеля «Нью-Гэмпшир» не доносилось звуков моря; доносилось оттуда потрескивание луж в Элиот-парке, замерзающих, тающих и снова замерзающих, не доносилось оттуда и криков чаек, а только лай собак, бродячих собак, роющихся в мусоре, который валялся повсюду. До тех пор пока я не пристроил человека в белом смокинге в фойе на диванчике, я не замечал, насколько жалким было наше фойе. Дух женской школы никогда не покидал это здание: остракизм, страх, что тебя сочтут (в сексуальном отношении) второразрядной, слишком ранние браки и другие неприятности, которые ожидали впереди. Почти элегантный мужчина в белом смокинге смотрелся в отеле «Нью-Гэмпшир» как существо с другой планеты, и внезапно мне расхотелось, чтобы его увидел отец.

Я побежал в ресторан, чтобы найти немного холодной воды; Дорис Уэльс разбила в баре стакан, а рабочие туфли Ронды Рей, странно бесполые, были запихнуты под стол, где она, должно быть, и скинула их, когда пошла танцевать — и обрабатывать Младшего Джонса.

Если я разбужу Фрэнни, подумал я, то она может заметить, что Младший находится у Ронды, — не станет ли ей больно от этого открытия?

Я прислушался к звукам на лестнице, и во мне снова шевельнулся интерес к Малютке Так, я подумал, как она выглядит спящей, но когда включил интерком, то услышал, как она храпит (влажно и гулко, будто свинья в луже). В книге брони не было ни одного имени — до начала лета, когда наконец появится цирк под названием «Номер Фрица» и (наверняка) потрясет всех нас до глубины души. Касса на регистрационной стойке даже не была закрыта, а Фрэнк, скучая во время телефонного дежурства, острым краем открывашки нацарапал на подлокотнике стула свое имя.

В сером послепраздничном зловонии я почувствовал, что разделяю с отцом это воспоминание: человек в белом смокинге. Если мне удастся разбудить его, подумал я, можно будет позвать Младшего Джонса, чтобы напугать этого новоявленного пьяницу и выпроводить восвояси, — но мне было неудобно отрывать Младшего от Ронды Рей.

— Эй, вставай, — прошипел я мужчине в белом смокинге.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века