Отель «Персефона»

Меня вытащили из салона и положили на теплую, усыпанную сосновыми иголками землю. Я хрипела, выгибалась и стонала, а сама незаметно осматривалась, прикидывая наилучший путь к бегству. Сразу за обочиной начинался крутой, поросший травой спуск, а внизу, метрах в трех от дороги, густо росли деревья вперемешку с кустами. Собравшись с духом, я резко крутанулась в сторону и покатилась по спуску, а потом вскочила на ноги и побежала. Мои тюремщики с криками бросились за мной, но мне удалось выгадать две-три спасительные секунды, за которые я добежала до деревьев. Здесь было еще темнее, чем на дороге, а на мне, к счастью, была темная одежда. Преследовали продирались через кусты, а я замерла всего в нескольких метрах от спуска, спрятавшись за толстым стволом. Я боялась пошевелиться и почти не дышала. Они прошли практически рядом со мной – при желании я могла бы протянуть руку и дотронуться до одного из них. Это был критический момент, и я едва не потеряла сознание от напряжения. Убедившись, что преследователи ушли далеко вперед, я двинулась через лес параллельно дороге, а когда увидела нечто вроде естественной пещеры, образованной корнями выкорчеванных непогодой деревьев, забралась внутрь и просидела там до утра.

Отец не узнал меня, увидев на пороге. Он был уверен, что меня уже нет в живых. Позже он рассказывал, что принял меня за бродяжку – в таком я была состоянии. Лицо и руки разодраны в кровь, волосы свалялись в колтун, щеки ввалились, глаза распухли от слез, на запястьях – синяки от веревок. Я накинулась на воду и хлеб, а отец, плача одновременно от облегчения и горя, спешно собирал в дорогу необходимые вещи. Он достал из сейфа паспорта и деньги, усадил меня в машину и рванул в аэропорт.

Мы взяли билеты на ближайший рейс до Лондона, и спустя час уже сидели в самолете. Только тогда я смогла, наконец, перевести дух. Еще до того, как взревели моторы, я провалилась в глубокий сон и проспала до самой посадки.

В Лондоне отец сразу отправился в греческую диаспору, руководитель которой приходился ему старым приятелем. Нам предоставили временное жилье, а меня предложили отправить в больницу, но я отказалась. Больница означала официальное расследование, которого я всеми силами стремилась избежать, чтобы не подвергаться дополнительной опасности быть обнаруженной Вергопуло. Узнай он, что я сбежала в Лондон и донесла на него полиции, моя жизнь оказалась бы под угрозой. Поразмыслив, отец согласился, что меня можно вылечить и в домашних условиях. Мои синяки и порезы довольно быстро зажили. Тот факт, что я беременна, открылся лишь спустя два месяца, когда меня стали мучить приступы тошноты. Временное отсутствие месячных я списывала на последствия пережитого шока, к тому же, мой цикл в силу возраста еще не полностью выровнялся, и задержки были делом обычным.

Гинеколог в молодежной консультации, осмотрев меня, сообщила то, о чем я и так уже догадывалась. При заполнении медицинской карты я указала свой возраст – 17 лет, потому что на днях мне действительно исполнилось семнадцать. Но врач все равно попросила прийти на повторный прием с мамой или старшей сестрой. Вспыхнув, я ответила, что живу с отцом. Врач стала что-то быстро, с жаром говорить. Я неплохо понимала по-английски, тем не менее смысл ее фраз ускользал от меня. Но главное я поняла: срок десять недель, и аборт делать поздно.

Прости, Эрика, но первым моим желанием было избавиться от плода любым способом – пусть даже в обход закона. Ты должна меня понять. Я не хотела рожать ребенка от насильника. Я не могла выпустить в этот мир такое же чудовище, каким был Арес Вергопуло.

Придя домой, я во всем призналась отцу. Я думала, он одобрит мое решение и поможет найти соответствующую клинику. Но отец и слушать не стал об аборте. Он сказал, что ребенок – прежде всего мой, а уж потом чей-то еще, и что он воспитает его достойным человеком. Он фактически заставил меня сохранить беременность, а когда ты начала активно толкаться, я наконец осознала, что внутри меня – новая жизнь, и что я едва не совершила убийство. Я полюбила тебя еще до того, как ты появилась на свет. Я пела тебе колыбельные песенки на греческом и рассказывала обо всем, что вижу вокруг.

Мы жили в скромной съемной квартире в районе, где в основном проживали греки, и, хотя отцу удалось устроиться на работу, продолжали экономить, поскольку предстоящие роды стоили недешево. Когда тебя положили мне на живот, мокрую, красную и возмущенно орущую, я заплакала от облегчения, что ты девочка, а не мальчик – значит, не станешь такой, как Арес Вергопуло. Мне еще не исполнилось восемнадцати, а я уже стала матерью. Я пыталась осознать этот факт, и все никак не могла. Ты стала смыслом моей жизни, моей собственной маленькой Вселенной…