Отель «Петровский»

– Нет, того-то я знаю! А этого – нет. Худющий, как оглобля, одни глаза, одет чудно, – давясь слезами, говорила девушка. – Стоит, молчит и смотрит!

Наталья, которая выпила чуть ли не тройную дозу успокоительных капель, той ночью на удивление крепко заснула и узнала обо всем лишь утром, со слов Татьяны. Впрочем, Николай Федорович, хотя и не пил никакого лекарства, тоже ничего не слышал: дом был таким большим, что, находясь в одной его части, можно было и не подозревать о том, что творится в другой.

Горничная велела наглецу убираться прочь, но тот не послушал. А потом из-за туч выглянула луна, осветив тот угол, где стоял таинственный незнакомец. И вот тут девушка и принялась вопить что есть мочи: посетитель попросту растаял, растворился в воздухе.

– Привиделось тебе спросонья, вот и все! – попробовал убедить горничную управляющий, но она стояла на своем: ночью по дому бродит призрак. Или даже призраки.

Терпение Петра Савельевича лопнуло. Он справедливо полагал, что бредни истеричной девицы могут нанести урон репутации дома и его хозяев, да к тому же негативным образом скажутся на настроении остальных слуг, а потому счел за благо рассчитать излишне впечатлительную девицу, посоветовав ей подлечить нервы.

Однако увольнение горничной не помогло. Слухи поползли, и остановить их было уже невозможно. Через пару дней уволился конюх, вслед за ним – одна из кухонных работниц, а за нею – еще две горничных.

Причина всякий раз была одна и та же: перепуганные слуги клялись и божились, что по ночам видели или слышали нечто ужасное. Кому-то мерещились шаги, кто-то слышал смех или стоны, а кого-то пугали таинственные существа, что являлись в спальню под покровом ночи.

– Но ведь это бред сивой кобылы! – громко говорил Николай Федорович своему управляющему.

Наталья шла в кабинет к мужу и невольно подслушала их разговор.

– Оно понятно, – согласился Петр Савельевич. – Народец темный. Одна дура ляпнула, остальные подхватили, растрезвонили. Вы не волнуйтесь, Николай Федорович, свято место пусто не бывает: желающих много, мигом замену найдем.

А вот в этом Петр Савельевич оказался неправ. То есть поначалу да, желающие находились. Но когда слуги стали увольняться один за другим, найти тех, кто захотел бы служить у Петровских, стало почти невозможно.

На городском рынке, в церкви, в соседних домах: сначала в людских и на кухнях, а после и в хозяйских гостиных – стали все громче говорить о том, что дом Петровских проклят, стоит на дурном месте и потому там обитает потустороннее зло.

– Кто ж строится на погосте? Кто на мертвяках жить станет? Говорят, кости собрали да вывезли за город, сбросили в овраг. Разве можно так с человечьими останками? Люди ведь, чай, не собаки какие! – говорила называвшая себя медиумом дочь письмоводителя Баринова всем, кто хотел ее слушать. А таковых находилось немало. – Вот покойники и мстят, являются ночами!

Это была правда лишь отчасти. Человеческие останки, найденные в парке в нескольких общих ямах (именно так хоронили безвестных, безымянных жертв мора, бушевавшего в этих местах когда-то давно) бережно перенесли на кладбище возле Сухого русла и там захоронили, как положено. Даже священника пригласили. А больше никаких могил в парке не обнаружили: в последние десятилетия возле больницы никого не хоронили, умерших везли из морга на одно из городских кладбищ.

Медиум также тонко намекала, что взялась бы «очистить дом от скверны», за кругленькую сумму, разумеется. А когда Петр Савельевич отверг ее предложение, обиделась и стала вещать о мести мертвецов с утроенной силой. В результате число слуг в Петровском доме сократилось больше чем вполовину, оставались лишь самые стойкие.

Совсем плохо дело стало, когда бесследно исчезла дочь самого Петра Савельевича. Девушке исполнилось семнадцать, и была она от рождения глухонемой. Жила во флигеле с отцом и матерью, женщиной едва ли не более тихой и незаметной, чем дочь.

В господский дом Машенька почти никогда не заходила – незачем было. Но в тот день готовились к приезду сына Николая Федоровича, хозяин велел вычистить, вымыть особняк сверху донизу, а рабочих рук по понятной причине катастрофически не хватало. Вот Петр Савельевич, который был человеком здравомыслящим, и решил привлечь к делу жену и дочь.

Последним Машеньку видел сам отец: она спустилась с тряпкой в руках по лестнице со второго этажа, свернула в коридор налево. Заметила отца, улыбнулась ему своей милой ясной улыбкой, а того вдруг словно кольнуло в сердце: захотелось сказать, что нечего ей делать в этом доме, пусть возвращается обратно во флигель, а они тут сами управятся. Слишком уж она была худенькая, хрупкая, беззащитная. А крыло дома, куда свернула девушка, было то самое, где находилась курительная комната…