Отель, портье и три ноги под кроватью

Порцию текилы внутрь и полбутылки пива, чтобы смыть ее. Это первый шаг. Я должен был сделать первый шаг прежде, чем второй – то есть заказать еще по порции и выпить. Шаг третий – начать думать, обрабатывать информацию. Вся моя жизнь менялась, словно крепость, сползающая в океан; все скользило, трещало по швам, оглушительно грохотало и тряслось. Поднялась туча пыли. Я вылил на нее еще порцию текилы и пива и подождал, пока вся эта муть не скатится в океан, чтобы я мог посидеть в тишине и придумать хоть что-нибудь, посмотреть свежим взглядом на новый пейзаж.

С одной стороны, на душе у меня странным образом полегчало. Я думал о порочности, обмане, абсолютном ребячестве отеля, менеджеров, о драках и факсах. Мне уже не нужно было поднимать руку, чтобы спросить разрешения сходить в туалет. Меня не доставали шепчущие проститутки и трофейные жены, гости с зип-пакетиками, утверждавшие, что они обнаружили клопов, хотя в пластике была всего лишь кожура от семян подсолнечника. Мне больше не надо было носить бейдж. Мой бейдж был где-то на дне одного из мешков. Мусор. Никому не нужный мусор.

С другой стороны, несмотря на счастливый час, в районе Таймс-сквер порция крепкого алкоголя и пиво обходились в четырнадцать баксов, а я в ту пятницу не смог намутить чаевых. У меня в кошельке было всего пять долларов. Мои денежные махинации остались в прошлом. Я достал дебетовую карту и, к своему стыду, начал тратить средства.

Вот они, первые реальные последствия: кто-то проткнул дыру в моем финансовом воздушном шаре. Он уже не наполнялся; он теперь шипел, сжимался, опускался обратно к земле.

Но у меня было много денег для побега.

В некотором смысле я освоился в Нью-Йорке, приехав сюда ни с чем и научившись укрощать город. Какой грязной, вороватой шлюхой он был; я украл много тысяч из его крошечной сумочки, и теперь пришло время двигаться дальше.

Я думал о Джули и Лос-Анджелесе. Я думал о Беккерах и их вилле в Кейптауне. Я думал о Джули в Кейптауне.

Если я правильно помню, то не хотел этой работы с самого начала, верно? Теперь я был вынужден что-то радикально изменить. Я уже выпил пять бутылок пива и пять порций текилы, и, вы знаете, чувствовал себя чертовски хорошо. Я достал телефон и положил его рядом с пивом, возможно, чтобы посмотреть расписание международных рейсов. Может, я просто был пьян (абсолютно верно!), но не мог отделаться от мысли: даже в этом холодном, полном туристов, дорогом баре солнце светит мне. Лето здесь, в Нью-Йорке, подходило к концу, и снег был уже не за горами, но на расстоянии в полпараллели, на другом континенте, приближалась весна. Все хорошее готовилось расцвести.

«Добро пожаловать на рецепцию: выезжаете?»

Выбрался ли я оттуда? Пишу ли я эти строки на затянутой москитной сеткой веранде, в то время как большое красное солнце садится над Африкой, рядом со мной на столе лежит книга, и теплый ароматный бриз из джунглей ласково треплет ее страницы? Извините, дорогие гости. Я в Бушвике, Бруклин. На мне сейчас бейдж. И я, похоже, на полчаса опаздываю на утреннюю смену.

Опять же, все эта проклятая желтая карточка профсоюза. После того как разлетелась новость о моем увольнении, мой телефон все выходные взрывался звонками и эсэмэсками от коллег. Девяносто пять процентов из них несли лживую чушь. Видите ли, я не прерывал стаж много лет и на момент увольнения был почти на самом верху. Это давало мне право отдыхать в календарные выходные и на Рождество. И это вешало мне на спину огромную мишень в глазах всех, кто был ниже меня и считал, что я, как одинокий белый мужчина без детей, не заслужил ни черта, особенно отдыхать в Рождество. Когда разнеслась весть о том, что «номер три по выслуге лет» уволен, все собрались в подсобке посмотреть на график, чтобы поделить бывшие мои дни; как стервятники, они отхватывали себе мясистые воскресенья и склевывали утренние смены. Они звонили супругам и говорили, что произошло нечто замечательное. Потом звонили мне и говорили, что не могут поверить в то, что такой ужас действительно случился.

Но это лишь сотрудники рецепции. Посыльные и швейцары были, если можно так сказать, довольно сильно недовольны таким поворотом событий. Отчасти из-за нашей искренней дружбы. Но в основном – из-за того, что со мной они неплохо зарабатывали. Если другой сотрудник регистрировал одного гостя пятнадцать минут, раздражая людей в очереди (что, в свою очередь, прямо влияло на размер чаевых), я пропускал гостей, как гаишник, одним взмахом руки: «Давай, давай, давай!»

Одно голосовое сообщение, одно из лучших в моей жизни, пришло от швейцара Марио через час после моего увольнения; звучало оно примерно так (знаете, с грязным акцентом нью-йоркского итальянца):

– Видишь, что происходит? Ты видишь, что происходит, когда берешь у меня двадцать баксов? Ты заебыш. Ваще ни о чем не беспокойся. Мои ребята в союзе вернут тебя во вторник, малыш. И не слишком напивайся на выходных, дрочилка.