Отель с привидениями

В конце концов она высвободила руку, не проявляя, как и прежде, ни малейшего раздражения. Трое с обнаженными шпагами, молча сопровождавшие маркиза, пока он водил королеву по галерее, вновь окружили его, как только он остался один. На минуту – может быть, больше – воцарилась полнейшая тишина. Затем Кристина обратилась ко мне.

– Отец мой, – сказала она, – я призываю вас в свидетели того, что обошлась с этим человеком совершенно беспристрастно. – С этими словами она указала на маркиза Мональдески хлыстиком для верховой езды с рукояткой из черного дерева, оказавшимся у нее в руке. – Я дала этому жалкому предателю время, которое он просил – гораздо больше, чем он имел право просить, – чтобы он, если может, оправдался.

Заслышав речь Кристины, маркиз извлек из потайного кармана несколько писем и протянул их Кристине вместе с небольшой связкой ключей, которые он выхватил так порывисто, что вместе с ними из кармана вылетели и рассыпались по полу мелкие серебряные монеты. Он вновь направился к Кристине, и она хлыстиком из черного дерева дала знак своим людям, и они отошли к одному из высоких окон галереи. Я же отдалился от них настолько, чтобы не слышать разговора. Кристина и маркиз беседовали почти час, после чего она махнула хлыстиком, и люди со шпагами вернулись к Мональдески, а Кристина приблизилась к месту, где стоял я.

– Отец, – решительно сказала она чистым и звучным голосом, – мне нет нужды больше оставаться здесь. Оставляю этого человека, – указала она на маркиза, – на ваше попечение. Сделайте все возможное для спасения его души. Он не сумел оправдаться, и я приговорила его к смерти.

Вряд ли я испугался бы сильнее, услышав свой приговор. Маркиз же при этих словах бросился ей в ноги. Я преклонил колена рядом с ним и умолял простить его или, по крайней мере, назначить ему более мягкую кару.

– Я сказала свое слово, – отвечала она, обращаясь только ко мне, – и нет на земле силы, которая могла бы заставить меня взять его обратно. Множество людей было живьем колесовано за провинности несравнимо меньшие, чем преступление, совершенное против меня этим предателем. Я доверяла ему как брату; он самым бесчестным образом обманул мое доверие; я воспользовалась своим правом королевы лишить жизни предателя. Не говорите мне больше ни слова. Повторяю вам, он должен умереть.

С этими словами королева покинула галерею, оставив меня с Мональдески и тремя палачами, ожидавшими своего часа.

Несчастный опустился передо мной на колени и умолял последовать за королевой и еще раз попытаться вымолить для него прощение. Не успел я ответить ни слова, трое придворных окружили его, приставив к его телу острия шпаг, пока, однако, не причиняя ему вреда и сердито советуя ему исповедаться у меня и не тратить зря время. Я со слезами на глазах молил их подождать как можно дольше, чтобы дать королеве время для раздумий, которые, возможно, позволят ей изменить свое решение. Мне удалось уговорить капитана гвардейцев, и он оставил нас, чтобы побеседовать с королевой и увериться, не переменились ли ее намерения. Очень скоро он вернулся, качая головой.

– Вам не на что надеяться, – сказал он, обращаясь к Мональдески. – Примиритесь с небом. Готовьтесь к смерти!

– Подите к королеве! – вскричал маркиз, упав передо мною на колени и умоляюще сложив руки. – Подите к королеве сами, сделайте еще попытку спасти меня! О отец мой, отец мой, осмельтесь еще раз, попробуйте умолить ее, прежде чем оставите меня умирать!

– Вы дождетесь моего возвращения? – спросил я придворных.

Они ответили согласием и опустили оружие.

Я застал королеву в ее комнате одну. В ее лице и поведении не было и следа волнения. Все, что я ни говорил, не производило на нее ни малейшего впечатления. Я заклинал ее всем, что религия считает самым святым, призывая вспомнить, что благороднейшая привилегия властителя – являть милосердие, что первейший долг христианина – это долг прощать. Мои увещевания не трогали ее. Видя, что она остается непреклонной, я осмелился, на свой страх и риск, напомнить ей, что она живет не в своем Шведском королевстве, а у короля Франции, гостит в одном из его собственных дворцов; я без обиняков спросил ее, считается ли она с возможными последствиями своего приказа убить одного из придворных в стенах Фонтенбло без предварительного процесса или какого-то официального извещения о совершенном им преступлении. Она отвечала мне холодно, что достаточно ее собственного знания о непростительной вине Мональдески, что она ни в коей мере не зависит от французского короля и властна в собственных действиях в любое время и в любом месте, что она не отвечает ни перед кем, кроме Бога, за свое обращение с подданными и слугами, распоряжаться жизнью и свободой которых ей позволяют ее монаршие права, и отказаться от них ее не заставят никакие доводы.