Отель «Тишина»

— Вы такой высокий, что можете менять лампочки не вставая на стул, — вдруг говорит она, когда я, стоя на стуле, меняю лампочку в люстре. Бросаю быстрый взгляд в зеркало над камином. Я не рассказываю ей, как неделю назад стоял на стуле и нащупывал крюк. Стул шатается, и я с трудом удерживаю равновесие, как на перекладине. На мне красная рубашка, под ней белый лотос, а под ним кровоточащее сердце, которое все еще бьется. Я широко раскидываю руки и раздуваю красную грудь, как взлетающая птица. Затем спрыгиваю со стула и тянусь к пакету с лампочками.

Пока мы работаем, она что-то мне говорит.

Пока она говорит, я делаю.

Иногда она бросает свои дела и неожиданно сообщает:

— У нас было пианино.

Или:

— Однажды я подобрала на улице палец. На нем было обручальное кольцо. Что я должна была сделать с пальцем?

Либо:

— Когда я просыпалась, мне требовалась минута или две, чтобы вспомнить, что идет война. Это была лучшая минута суток.

Я считаю в уме; мама быстро бы ответила, что в сутках семьсот двадцать минут.

— Если вдруг была тишина, то на следующий день все обязательно начиналось снова.

Она говорит, а я ловлю себя на мысли, что она такая же, как я. И я так думаю. Или что-то скажет, и я понимаю, что она думает иначе. Либо же она собирается сказать, но обрывает себя на полуслове и замолкает.

Мальчик ведет себя как прежде, крутится около матери, периодически исчезая. Он стесняется и держится от меня на расстоянии, и я чувствую, что он настороже. Однако растущее любопытство постепенно пересиливает страх. Я замечаю, что он проявляет живой интерес к инструментам, в конце концов подходит и протягивает мне отвертку. С ним трудно установить контакт, и если я обращаю на него внимание или обращаюсь к нему, он убегает. Когда он приближается, я вижу, что у него над бровью большой шрам.

— От крысы, — говорит его мать. — Его укусила крыса, когда мы во время скитаний несколько месяцев спали в подвале на земляном полу.

Как только я беру дрель, мальчик зажимает уши и ползет под стол. И сидит там с зажатыми ушами, подтянув колени к подбородку.

— Он думает, что это ружье, — поясняет мать.

Через некоторое время он снова на ногах, выдвигает стул на середину комнаты, садится на него и наблюдает, как мы работаем. Я слышу, что он разговаривает сам с собой.

— Он снова начал говорить, — сообщает Май. — Слова не проронил целый год.

Мальчик не хочет мириться с тем, что не понимает наших разговоров. Мать рассказывает ему, и у меня возникает ощущение, что она передает содержание наших бесед, потому что он кивает и поочередно смотрит то на нее, то на меня.

Я также замечаю, что, когда она ему что-нибудь говорит, он наклоняет голову набок и поворачивается к ней левым ухом.

Она подтверждает мое подозрение: у мальчика нарушен слух.

— Почти все пережившие бомбардировки потеряли слух частично или полностью. Сначала это были звуки стрельбы вокруг, а затем грохот взрывов.

Она задумалась, ее взгляд блуждает.

— Сначала раздавался свист, затем небо озаряла желтая вспышка, за которой следовала ударная волна, как будто разбивали стену. Если была ночь, на мгновение становилось ярко, ослепительно светло. У нас постоянно были заложены уши и все мышцы напряжены дни, недели и месяцы напролет.

Мне на ум приходит Сван.

«Как бы то ни было, человек умирает один, — сказал он, когда мы стояли на причале в лучах красного заходящего солнца. — Разумеется, если он не живет в стране, которая подвергается бомбардировкам. Тогда есть большая вероятность, что семья прекратит свое существование в один и тот же момент».

Что попадается на глаза

Мне приходит в голову мысль, а нельзя ли найти мальчику какое-нибудь другое занятие, чтобы он перестал бегать с полотенцем на плечах в поисках укромного места. Делюсь с Май.

— Ему трудно сидеть спокойно, — отвечает она.

Я подумал, что он мог бы рисовать; помнится, в гостиничном магазине я наткнулся на бумагу для рисования и коробку карандашей.

В ожидании Фифи замечаю у стойки вертушку с открытками. Кручу ее, пробегая глазами по открыткам: беззаботная пара сидит на скамейке на украшенной цветами площади и ест мороженое; молодые женщины загорают на пляже. Меня поражают яркие цвета; небо синее и безоблачное, песок желтый, мир еще красочный, и люди не знают, что их ждет, они живы, с обеими руками и ногами, с планами на будущее, кто-то, возможно, собирался поменять машину, обновить кухню или съездить в заграничное путешествие. Однако прежде всего мое внимание привлекает большое количество открыток с видами мозаичного панно, его общей панорамы или фрагментов, в разных ракурсах. На нем изображены обнаженные женские тела в прозрачных покрывалах. Одна женщина набирает воду в источнике, другая купается, третья склонилась к закрытому бутону. Я переворачиваю одну из открыток, на обороте на трех языках написано, что панно находится в отеле «Тишина». Это совпадает с информацией, которую я почерпнул в Сети.

Когда появляется парень, я держу открытку в руках.

— Это та самая мозаика, о которой я спрашивал.