Отель «Тишина»

У меня опухла скула, оба глаза подбиты, у бровей белый пластырь. Мой вид ее явно тревожит.

— Я слышала, на тебя напали.

— Да, кто-то не хочет, чтобы я проводил здесь отпуск.

— А сейчас все в порядке?

Она поднимает руку, медленно, словно собираясь приложить палец к моей ране, какое-то мгновение держит ее на весу, прямо у моего лица, как будто хочет погладить по щеке, но затем быстро опускает.

— Да, не стоит беспокоиться, — отвечаю я и добавляю: — Напавший был из хора.

Она смотрит на меня, будто пытаясь разгадать загадку.

— Говорят, ты помогаешь женщинам.

— Да, помогаю им приводить дом в порядок.

Она глубоко вздыхает.

— Все женщины кого-то потеряли: мужа, отца, сына или брата. Дети остались без отцов или старших братьев. А те из них, кто выжил, потеряли руки или ноги.

— Удалось найти место для съемок?

— Женщины насторожены и не хотят говорить о пережитом. Не соглашаются на интервью. Они устали. Пытаются понять, что произошло.

Она делает паузу.

— Потом появится новое поколение, которое не будет помнить. Тогда возникнет опасность новой войны.

Она молчит.

— Конечно, не в ближайшие десять лет, — добавляет она. — Чтобы появилось новое поколение мужчин, нужно время.

Взгляд ее становится отстраненным, голос звучит устало.

— Под конец наемников, работающих на иностранные спецслужбы, стало больше, чем военных. Они принимали непосредственное участие в военных действиях. В наше время, если хочешь выиграть войну, нужно наладить отношения со спецслужбами. Они зарабатывают на этом огромные деньги. Одни и те же фирмы производят оружие, поставляют наемников и ведут восстановительные работы после войны. Теперь они возводят фармацевтические предприятия и аптеки по всей стране. Выявляют людей с головной болью и снабжают их аспирином. Объясняют, что боль терпеть нельзя.

— Это твой сценарий?

Она не отвечает на вопрос, но говорит, что закончила все, что собиралась сделать.

— Я завтра уезжаю, — продолжает она, глядя мне прямо в глаза. — Так что это мой последний день.

Она улыбается.

Мне.

Последний день, значит, и последняя ночь.

— Вечером приду, — говорю я ей без обиняков.

В одежде из плоти

Я быстро смотрюсь в зеркало, провожу рукой по волосам и закрываю за собой дверь.

У нее одиннадцатый номер, в глубине коридора.

Она стоит напротив меня и снимает покрывало с кровати, но не сворачивает его; за окном воркуют голуби.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу на своей красной рубашке и обнажаю окровавленную грудь. Под рубашкой белый лотос, а под лотосом все еще бьется сердце. Потом я расстегиваю еще две, в то время как она возится со своими пуговицами и молниями. Сбросив рубашку и брюки, снимаю носки, это практически не требует времени. Наконец дело доходит до трусов, и вот я стою обнаженный перед ней, на голом полу. В самом центре лесного пейзажа над кроватью, между черными стволами деревьев, охотник с луком и стрелами глядит прямо в глаза леопарду. Среди деревьев я замечаю уходящую вдаль извилистую тропинку. Вытянув вперед руку, на ощупь определяю путь и делаю шаг ей навстречу, между нами еще три паркетины. Потом второй шаг, и вот уже мы соприкасаемся ладонями, линия жизни к линии жизни, артерия к артерии, и я чувствую, как пульсируют сосуды по всему телу, на шее, в коленях, на руках, чувствую ток крови к органам. Затем трогаю ключицу.

— Это цветок? — она кладет ладонь мне на грудь. Я делаю вдох. И выдох.

«Стальные ноги»

Телефонный разговор с дочерью я начинаю с дел. Фифи тем временем не отрывается от своего компьютера.

— Не работает ли… — замялся я, пытаясь вспомнить имя ее бывшего парня. — Фрости все еще делает ножные протезы?

Объясняю, что общался с физиотерапевтом, который занимается реабилитацией пострадавших от взрывов. Это одна из женщин из того дома, меня с ней познакомила Май.

— С большинством из тех, кто потерял конечности, это случилось после войны.

— Понимаю.

— Женщина, с которой я разговаривал, сказала, что больных привозят к ней в ужасном состоянии, а от нее они уходят на протезах сами.

Продолжаю:

— Мне нужно четырнадцать ножных протезов.

— Ого!

— Для мальчика семи лет, девочки одиннадцати лет, подростка четырнадцати лет, для женщины двадцати одного года и для двух мужчин — тридцати трех и сорока четырех лет. Детали сообщу. И мне придется одолжить у тебя денег.

В трубке виснет тишина, потом слышится вопрос:

— Так ты не скоро приедешь, папа?

— Немного задержусь. Ты ведь заглядываешь к бабушке?

— Я как раз сейчас у нее.

Минуточку, говорит дочь и, понизив голос, начинает что-то объяснять бабушке.

Я жду. Довольно долго, так что даже беспокоюсь насчет телефонного счета.

— Папа, бабушка хочет тебе что-то сказать.

Я слышу, как она передает трубку моей матери.

— Алло, Гудрун Стелла Йонасдоттир Снайланд у телефона.

— Да, мама, я слушаю.

— Лотос говорит, ты в отъезде. За границей? Разбираешься со своими делами?

— Можно и так сказать.

— Какая там погода? Как всегда?

— Дождь.

— Все еще война?

— Нет, закончилась.

— Виновные ушли от ответственности. Безвинные страдают. Старо как мир.

— Я знаю, мама.

— Мы с твоим папой во время свадебного путешествия ходили в военный музей. Вы с ним те еще романтики.