По мере того как рос его страх, росла и его ненависть к Сен-Себастьяну. Эркюль чувствовал, что она буквально разъедает мозг, и находил в этом мрачное удовлетворение. Ненависть дает человеку больше сил, чем отвага, — он сумел перекатиться к обочине, превозмогая страшную боль. Невыносимо пекло солнце; но природа дышала осенью, и порывы прохладного ветерка приносила какое-то облегчение. Он ощущал, как кровь покидает его жилы, но думал лишь об улыбке Сен-Себастьяна и клялся, если свершится чудо, навеки стереть эту улыбку с хищного отвратительного лица.
И чудо свершилось. К нему подкатил сияющий лаком плоскостей экипаж, запряженный четверкой серых в яблоках рысаков. Даже в полубесчувственном состоянии кучер заметил, что кони просто великолепны. Он растерялся, когда распахнулась дверца, он поверить не мог, что это — за ним!
Первым к нему кинулся Роджер.
— Вам не хуже?
— Вроде бы нет, — едва шевеля непослушным языком, ответил Эркюль. — Вот… переполз на обочину…
— Надо же, переполз, — удивился человек в туфлях с блестящими пряжками, вышедший из коляски вторым. Он присел возле несчастного, пачкая полы черного шелкового камзола в дорожной грязи.
— Ах, бедняга! Кто это тебя так отделал?
— Сен-Себастьян, — прошептал Эркюль, зачарованно глядя в бездонную глубину темных внимательных глаз.
— Сен-Себастьян! — повторил господин в черном. — Хм… Значит, Сен-Себастьян…
Повернувшись к лакею, он произнес:
— Роджер, ты поступил правильно. Доставь этого человека в отель. Там ему окажут первую помощь. Я займусь им позднее. Пусть раны промоют, но осторожно — нельзя чтобы кости сместились. И никаких перевязок. Только промывания и покой.
— Кто это? — спросил Эркюль, когда его переносили в коляску.
Господин в черном услышал и ответил сам, но довольно странно:
— Чаще всего в этом столетии меня называют граф Сен-Жермен.
«Я начинаю бредить», — подумал Эркюль.
Отрывок из письма графини д'Аржаньяк к брату, маркизу де Монталье.