Отец

«Какому-то псу внушить некие секреты? Что он несет, не сон ли это?» — ворочалось в моей голове. Я крепко тер виски, пытаясь хоть на миг уйти от нависшего над нами бреда. И тут произошло что-то невероятное. Лицо Магистра стало вдруг меняться еще к худшему и он, уже рыча по-собачьи, принял ее облик. Мы содрогнулись, и в который раз нас объял страх. Эта жуткая сцена длилась минуту, полторы, затем собачья морда опала, лицо Магистра вернулось к первоначальному уродству, и он перестал рычать.

— Но они — эти бездарности, — уже лающим голосом продолжал Магистр повесть о своей безрадостной доле, — добрались-таки окольными путями до моего кобеля, приведя ему красивую сучку. Тарантас и раскололся в любовной истоме, выложив подлецам, что хранил. Тогда-то и решил я навсегда порвать с сообществом потребителей и подался в поистине материальный мир, как видите.

Магистр еще раз хлебнул из фляжки, и правый глаз его неожиданно приоткрылся, обнажив желтое, непроницаемое бельмо. Затем он что-то забурчал и, наконец, стал очень слезно упрашивать какого-то Мишу с ипподрома завтра же стать его мужем.

— Умопомрачение, — склонившись ко мне, тревожно и в тоже время сочувственно шепнула мне сестра, — в прошлом медицинский работник.

Магистр вытер залитое потом лицо все еще валявшейся на полу простыню, слизнул с губ капли спиртного и попросил еще раз извинить его за столь затянувшийся монолог, однако не замолчал.

— Своим умом усвоил я, что, будучи неглупыми людьми, в чем я не сомневаюсь, вы уже сообразили, что произошла некая переквалификация наклонностей моих. И это, как нельзя к лучшему. Тепереча для отца вашего все будет исполнено без всякой там кустарщины — все по-науке.

Магистр с ухмылкой посмотрел на нас, вероятно ожидая восторга.

— И еще, мой самый замечательный совет Вам, людям уже в достаточном возрасте: случись с кем из Вас подобное, не доводите труп до такого безобразия, вытяните покойничка во всю длину еще тепленького.

Взглядом профессионального оценщика, он поочередно «ощупал» ошалелую от всего происходящего нашу семейку, предвидя, вероятно, нас вскорости своими клиентами. Магистр словно кобылу по крупу похлопал ягодицу отца, обтянутой синюшней кожей и уже кое-где пошедшей пятнами.

— И станет отец Ваш по моей методике краше прежнего, как новенький.

Мама молитвенно вскинула слабеющие руки, стала медленно оседать, глаза ее заволокло, мы успели подхватить маму, уложили.

— Вы бы лучше приготовили кипяточку побольше, ведра три, четыре, а то уж больно, как погляжу, расчувствовались по делу-то, что яйца выеденного, как принято гласить, не стоит.

Неожиданно что-то громыхнуло за окном, все вмиг сожрала тьма и хлынул осенний ливень. Раскаты внесезонного грома, казалось, несли некий знак, сбывавшегося наяву ада. Природа промахнулась и на этот раз. Ничто не могло отвлечь Магистра от дела которому служило это существо по чьей-то воле.

Клубы пара, валившие из корыта, скроенного когда-то отцом из обрезков оцинкованного железа, в промерзшем бараке заволокли все. Мы исчезали и только дрожь холодеющих, сцепившихся рук хранила надежду: мы еще есть. Магистр возник из тумана словно привидение, неся на плече свисавший плетью, сложенный вдвое труп отца, с которого ручьями стекал еще не остывший кипяток. Он нес его к нам. Затем поднял ношу над головой и бросил на стол, окатив нас густой, зеленой жижей. Волосы мои зашевелились, горели уши. «Бедный, бедный отец» — кружилось в моей голове, — «не было ему удачи при жизни, не оставила его недобрая судьба и в конце».

Отец умер в каморке барака, который всегда казался мне враждебным. Здесь, в полутемном, нескончаемом коридоре, не просыхая, как проклятие висел смрад позавчерашней мочи, скользкой горкости подгнившего мяса с картофельным чадом. Здесь люди не замечали прожитых дней, разучились думать о завтрашних, существовали порознь и гасли поодиночке, как поленья, не сложенные в костер. Если бы только знали несостоявшиеся дети, каким счастьем обязаны они этим людям, которые не захотели их иметь.

За заводом, где работал отец, на многие километры простирались, так называемые поля орошения — нескончаемые ряды земляных хранилищ с высокими бортами. Из Москвы и области скачивали сюда канализационные отходы, стоки вредных производств — создав эдакий отстойник заразы, пропитавший окрестные земли на многие километры. Именно здесь, на удобренной отравой земле, отводили работникам завода участки под картошку. Ее высаживали за высоченным бетонным забором, почти вплотную подпиравшем наши бараки. Поверх забора и вдоль всего угрожающе свисали ряды колючей проволоки, а по ту сторону, по натянутой стальной струне, круглосуточно с рыком носились собаки. Так что жили мы будто заключенные в лагере. От кого злющие собаки охраняли завод и его секреты было не совсем понятно. До войны на заводе делали примитивные стрелочные фонари для железных дорог. С началом же войны, производство перестроили на производство ручных гранат и об этом знали все в округе.