Отец

Вообще-то, конечно, для мировой революции не имело ровно никакого значения, как там и что на отметке семьдесят пять замоноличено, а потому Агафонов решил ограничиться тем, что в одном хитром месте приказал разобрать леса, а в другом слегка передвинуть мосток-времянку, и таким образом эти самые стыки оказались для Травушкина отрезанными почти настолько же, как, предположим, Джомолунгма или, по крайней мере, Килиманджаро.

Когда они наутро встретились, старый куратор спросил:

— Так в каком у нас состоянии…

— Стыки? — охотно откликнулся Эдик. И трудно вздохнул: — Вообще-то, Алексей Кириллыч, безобразие! Пользуются тем, что другой раз просто неудобным считаешь жаловаться…

— Вот как?..

— Пока мои бетонщики там сидели, эти экстремисты из теплоизоляции убрали свои леса.

— Действительно, безобразие!

— Я уж хотел было за телескопической вышкой, но потом обошлось — ребята все-таки молодые, так слезли…

— Да, — вздохнул и Травушкин, — мне, естественно, придется трудней.

— Алексей Кириллыч! — возмутился Эдик. — Неужели у вас есть хоть капля…

Травушкин, приставив к дужке палец, поправил очки:

— Давненько мы с вами, однако, на рыбалочке, а?.. У костерка полежать, на воду на текучую посмотреть… вы не мечтаете? Но потом об этом… потом! — и Травушкин руками развел: мол, ничего не попишешь!

Эдик все понял и только качнул головой. Сделал шаг в сторону, привалился плечом к колонне, у которой они стояли, руки скрестил на груди…

А Травушкин по железной лестнице затопал вверх, скоро скрылся и появился только минут через пять: уже на высоте метров сорока, как раз в том проеме, куда смотрел Агафонов.

Видно было: куратор не может решить, как быть дальше — подался было к тельферной балке и отступил, сунулся вбок, вернулся, туда-сюда походил, на миг исчез и показался с доскою в обеих руках.

Эдик оттолкнулся от колонны, стал руки в боки.

Потом задрал голову, сделал шаг.

И еще шаг.

Около него остановился мастер с участка, тоже стал глядеть вверх, подошли ребята-монтажники, и эти задрали головы.

— Эт кто там шарашится?

— Или наш друг Травушкин полез?

— Чего его туда?

— Крикни, спроси…

— Еще сорвется, а ты — отвечать, как тогда в поселке, когда антенну ставили, а один взял да и крикнул.

— Заставь дурака, он и лоб пробьет. Так и этот куратор, где только его не носит.

— Раз надо.

Куратор стоял в самом начале балки, словно раздумывал.

— Неужель сунется?

— Травушкин?! Да у него уже полные штаны, ищет, где вытряхнуть…

— Еще в начале стройки. У Гриши Нехаева была фляжка с молоком, а наверху замерзла. А потом Травушкин пришел доклад сделать, и нас — в будку. Вот Гриша взял фляжку, да на печку на эту, на буржуйку, чтоб молоко растаяло. А сам заснул…

— Надо полагать.

— Молоко закипело, а потом фляжка кэ-эк даст! Как граната! Верите, у всех морды в молоке, а Травушкин хоть бы что, ни одной капли. Так быстро под стол нырнул, что и брызги не долетели.

— Может, человек — на фронте. Привычка.

— Хэх, ты куда — на фронте!

— А ведь полез!..

Держа доску на широко расставленных руках, Травушкин дошел до середины балки, постоял напротив люльки, которая на тросах свисала сверху, довольно ловко перекинул на нее мосток, быстро перешел.

— Вот, змей, а законно — монтажник!

— А он в конторе ошивается.

— Ну, все, кина не будет.

— Куда он дальше-то?

Теперь Травушкин полез по длинной и узкой стремянке, верхний конец которой упирался в край перекрытия.

— Пошли, не будет больше кина.

И вдруг люлька легонько качнулась вбок…

Первым все понял Эдик. Его как ветром сдуло. Рванулся к металлической лестнице, которая вела наверх, одолел ее в три прыжка.

А люлька качнулась еще, плавно поплыла вбок, и внизу увидали, как медленно, а потом все быстрей опускается соскользнувший с края перекрытия верхний конец стремянки, и вместе с ним, разбросав ноги, вниз головою летит Травушкин.

Хорошо, что нижний край лестницы в это время тоже соскользнул и попал под ограждение — Травушкина сильно тряхнуло, но он каким-то чудом удержался, висел теперь, обеими руками неловко держась за перекладину, и вдетая в люльку лестница продолжала плавно раскачиваться…

Опять думаю: что было бы, опоздай Эдик хоть на несколько секунд?.. И что стряслось бы с ними обоими, если бы остальные замешкались хоть чуть дольше?

Ясно, что раздумывать Эдику было некогда и, чтобы сократить путь, он поднял за собой одну стремянку и тем самым на некоторое время сбил с толку ребят, бросившихся следом. Но главное не в этом. Люлька была совсем рядом с балкой, казалось бы, ничего не стоило ее притянуть, но в том-то и дело, что конец лестницы тогда бы наверняка выскользнул из-под ограждения — и так непонятно, как это он выдержал, пока Агафонов полз к Травушкину.

Эдик просунул ноги под перекладину и слегка развел в стороны, а руками вцепился Травушкину в запястья, и так они и висели и слегка покачивались, пока сверху, наконец, монтажники не подвели под лестницу веревки — тогда уже можно было браться за люльку…