Отец

И нимало не удивилась Нина, когда твердые и горячие губы фон Шульца коснулись её губ. Её дрогнувший ротик беспомощно уступил им и, вся сгорая от стыда и страсти, она поцеловала этого незнакомого ей, но странно дорогого человека.

IV

Все последующее было до ужаса шаблонно и трафаретно. Фон Шульца представили Ремизовым, и он стал бывать у них почти ежедневно. И полковник, и особенно Наталья Семеновна почувствовали самую теплую симпатию к молодому офицеру. Анемичная Маруся тотчас же влюбилась в него со всем пылом своего пятнадцатилетнего сердца, как год тому назад влюбилась в дьякона гимназической церкви, а еще два года пред этим — в учителя русской словесности. Фон Шульц завербовал себе право быть постоянным спутником Нины Ремизовой.

Нечего и говорить, что фон Кноб, фон Штейн, а также и все другие «фоны» испарились, как облако, едва лишь девушка стала появляться в обществе молодого немецкого офицера, умевшего, кстати сказать, с неподражаемым кашэ носить штатское платье.

Но сама Нина даже и не заметила исчезновения своих пылких поклонников. Всех вместе и каждого в отдельности заменил ей этот человек с дерзкими голубыми глазами и горделивым профилем. Весь мир сосредоточился теперь для Нины в нем одном. Длинные, бесконечно длинные прогулки рука об руку с ним; дальние, укромные уголки парка и эти его поцелуи, зажигавшие всю её кровь.

Одно только смущало Нину: при всей своей страстной любви к ней фон Шульц и не думал заикаться о браке. Правда, они были люди различных наций и рас, подданные двух различных государств, но это не могло, казалось, иметь какое бы то ни было значение пред стихийной силой любви молодых людей.

Так думала Нина, так думали и её родители, гостеприимно принимавшие у себя фон Шульца и со стесненным сердцем готовые уже дать согласие на брак Нины с иностранцем, имея прежде всего в виду счастье обожаемой дочери.

Но фон Шульц все еще медлил с официальным предложением. Он, казалось, забыл все у маленьких ног Нины, не видя и не замечая того, чем шумела теперь и волновалась наравне со всем прочим миром жизнь курортного городка.

А волноваться и кипеть было чем бесспорно. Прошла целая вереница потрясающих событий в последние дни: сараевское убийство, ультиматум и объявление войны Сербии Австрией, вмешательство России, бомбардировка Белграда, напряженное состояние двух ближайших европейских соседок и слухи о новой войне.

И вот грянуло небесным громом последнее известие. Менее всего Нина ожидала этого, менее всех, может быть, была приготовлена к нему. Была наконец объявлена Германией, изо всех сил поддерживающей Австрию, война России, и курортная публика, охваченная паникой, стала спешно покидать австрийский курорт.

V

— О, какой ужас!

Наталья Семеновна, красная, потная, со сбившимся на бок тюрбаном прически, охала и ахала в уголку только что занятого купе. В это купе, помимо них, набилось еще с полдесятка других русских, бежавших из курорта. Полковник и обе дочери Ремизовых были тут же.

Из курорта они выбрались кое-как, несмотря на сумятицу и волнение, оставив в Австрии половину багажа и с трудом добравшись до Ангальтского вокзала в Берлине. Здесь, при проезде к другому вокзалу, им пришлось быть свидетелями антирусских демонстраций. Обычно тихие и спокойные берлинцы, теперь словно преобразились; то и дело дефилировали с национальными германскими флагами и портретами Вильгельма воинственно настроенные манифестанты. Крики «Хох, хох» кайзеру Вильгельму, «хох» славной германской армии и народу не прерывались. Очень скоро они смешались с другими: «Долой Россию! Долой русских! Да здравствует Германия! Да здравствует непобедимый кайзер Вильгельм!»

Ремизовы в закрытом автомобиле пробрались на вокзал. Но и там они не могли чувствовать себя в безопасности, потому что толпа манифестантов провожала запасных и неистовствовала и здесь не менее, нежели на улицах.

Наконец, после долгих пререканий, умаливаний станционного начальства, Ремизовых впустили, вместе с полудесятком других счастливцев и счастливиц, в душный вагон.

— Вы — русские? — заглянув сюда, спросил без тени враждебности какой-то тип из станционного начальства и, не дожидаясь ответа, быстро-быстро стал забрасывать их словами: — куда вы едете? Ваша граница уже занята нашими доблестными войсками. Вержболово взято… Ковно взято… Варшава взята… Наша армия подвигается к Москве, к сердцу России… Вам не для чего ехать теперь.

Наталья Семеновна помертвела при этих словах. Не мог не смутиться и полковник. Маруся застыла с растерянными глазами и испуганным лицом, готовая разрыдаться.

— Мамочка… Папа… Да что же это?

И вдруг Павел Федорович побагровел и затопал ногами, наступая на чрезмерно фантазировавшего немца.

— Что? Как вы смели сказать, что Варшава взята, что ваши уже под Москвой? Да знаете ли вы, что за это, за это…

— Потише, потише! — в свою очередь загорячился немец. — Да знаете ли вы, что я сам могу вас…