Отец

С верха обрыва в оба конца далеко обозревалась тихая протока и Заповедный остров с его сильными кущами деревьев и чистыми песками. Анатолий залюбовался видом, и ему подумалось, что в этот день он рискует пресытиться солнцем и свежим воздухом над Волгой.

Леонид Петрович молча тронул Тольяна за плечо, и они вошли в буйное чернолесье, разросшееся от обрыва по пологому склону, ведущему в малахитовую сырую прохладу лесного займища. Солнце здесь пробивалось лишь кое-где литыми снопами лучей. Звенели и жгли комары. Деревья стояли с мохнатыми стволами от засохшей и почерневшей водяной травы, налипшей на них в полую воду. Попадались полянки почти голой земли, на которых росли редкие ландыши с жесткими оранжевыми ягодами. Местами приходилось пробираться зарослями папоротника, и Анатолий с опаской следовал за Леонидом Петровичем; ему казалось, что здесь обязательно должны таиться змеи, и он жалел, что не надел сапог. Ежевика уже поспевала: тут было тьма-тьмущая кислых ягод с морозно-голубым налетом.

Пройдя низину, Анатолий и Леонид Петрович начали подниматься вверх. Воздух вновь становился теплей и суше. Деревья росли все вольготней и просторней. И вдруг с небольшого взлобка, на котором, как дружина витязей, весело позванивая серебристо-зелеными кольчугами листвы, встали высокие осокори, открылся такой чарующий вид, что Анатолий обомлел от восторга. Будто необъятное небо хлынуло ему в глаза, и от этого он не мог ни думать, ни говорить.

Внизу голубело озерко, поросшее кугой. На круглых листьях кувшинок сидели неподвижные зобастые лягушки. Слева над берегом томились в зное седые ивы. Справа от озерка, огибая его, раскинулся заливной луг. От его травостоя источался такой медовый запах, что хоть чай с ним пей.

— Чехов сказал бы: левитанистые места. — Леонид Петрович опустился на шелковистые гнездовья белоуса и прислонился плечом к стволу осокоря. Глаза его за стеклами пенсне казались тусклыми, но Анатолий заметил в них неяркий блеск. — Как дивно все это!

Леонид Петрович замолчал. Анатолий сел рядом с ним на землю, обхватив колени руками. «Любитель природы, — подумал он об инженере, но такая характеристика тотчас же показалась ему скудной и неточной. — Он человек с чуткой душой, любит все прекрасное, умеет его видеть и наслаждаться им. Как хорошо быть таким! И этому надо учиться.

А можно ли этому научиться? Или это приходит само? А откуда оно приходит? Из книг, от других людей? Только от людей! Ведь и книги люди пишут. И Левитан тоже был человеком».

V

Когда Анатолий и Бутурлин вернулись к лагерю, Альфред Степанович был на своей «Лебедушке» на середине протоки и перебирал перемет.

— Как уха? — остановившись на краю обрыва, вполголоса спросил Бутурлин. — Будет?

Над водой было так тихо, что Альфред Степанович услыхал Бутурлина. Не оборачиваясь, он показал большим пальцем через свое плечо: смотрите, дескать, лучше.

К вбитому в берег ольховому колу был привязан кукан. На кукане, лениво шевеля плавниками и махалкой, ходила рыбина, то скрываясь в глубине, то показывая над водой черную спину.

— Уй… — Леонид Петрович сделал длинное удивленно-глупое лицо и вдруг большими шагами поскакал к сделанному из слани столу, на вбитых в глинистый песок колышках. «Давай же ее сюда… Ну, давай же», — знаками приказал он Анатолию.

Анатолий вытащил рыбину. Это был судак килограмма на два. Расставаясь с рекой, он всем своим жемчужным телом ударился о воду, и Анатолий еле удержал крепкую бечевку в руках; судак ему показался одним огромным мускулом необычайной силы.

Повиснув в воздухе, судак вытянулся и успокоился. Анатолий шмякнул его на стол.

— Толя… Уху… Жарево… С картошечкой… И вообще… — придыхая проговорил Леонид Петрович и с силой прижал к столу обеими руками встрепенувшегося было судака. — Давай-ка мне твой разбойничий кинжал.

Пока готовился ужин, Альфред Степанович пересмотрел свои переметы, сходил метров за пятьдесят от лагеря и принес из сочившегося из обрыва ключа воды на чай. При этом он не обронил и слова: так, наверное, и должен был держаться умелый ловец, угощавший артель парной рыбой.

Первую добытую в Волге уху хлебали благоговейно. А чаевничали уже на закате. Дым костра не спасал от комаров. Робинзонов ждала наглухо зашнурованная палатка, в которой не было ни одного кровожадного трубача. Но Леонид Петрович и Альфред Степанович продолжали сидеть на холодном уже песке и пили чай кружку за кружкой.