Отец

— Не думаю так и не имею для этого власти. А мозги поправить мы ему по нашему положению должны.

— Мозги поправить, — подчеркнуто повторил Александр Николаевич. — А как ты посмотришь, если я тебе скажу, что Гудилин отстал в росте собственной политической сознательности?

— Заочный вуз кончает и отстал? — буркнул Кустов. — Он, как захочет, похлеще нас речи загибает.

— Да, оказывается, и такое может быть. А мы-то и не знали! Человек много зазубрил, а как жизнь вперед ушла, душой не воспринимает. А мы, если такого человека одним битьем думаем исправить, тоже, значит, отстали от жизни. Мы теперь запросто говорим, что строим коммунизм. Значит, и давай, Егор, в каждом серьезном деле примериваться к нашему строительству: ляжет ли это дело добротным кирпичиком или от него вся стена покосится.

— Это Гудилин хочет стену вкривь пустить, — как бы поправляя Александра Николаевича, досадливо заметил Егор Федорович. — Как же без уничтожения порочного в строительстве можно строить коммунизм?

— Порочное надо истреблять, а человека беречь.

— Разлюли малина?

— Не-ет, Егор. Подумалось мне сейчас и о сынке Гудилина. Какое отцовское горе, может быть, придется ему, Гудилину, пережить? Представь-ка. Вижу: представляешь и думаешь, что сам Гудилин виноват будет. Это действительно так. Он за сына будет в ответе, и жена его горя и позора хлебнет. А за Гудилина-отца и нам позор будет. А почему? Не увидели его духовной отсталости из-за своей, прямо скажу, тоже отсталости и слабости. На активе я слушал речи и видел: не один у нас Гудилин. И еще такие есть. Одни, конечно, вроде как поотчетливей характер свой выказывают, другие потусклей будут, потише. И вот такие шибко партийные Поройковы и Кустовы начнут лупцевать Гудилиных и всех, кто с ними схож. Перелупцуем?

— Дядя Саша, я же говорю о ярко выраженном, что надо всем в поучение разоблачить.

— Ты, Егор, не знал дореволюционного рабочего, у которого еще не было партии коммунистов. Да, брат, с нашей сегодняшней точки зрения, тогда сплошная классовая несознательность была в рабочем человеке. И нам с тобой при нашей сегодняшней сознательности там делать было бы нечего. Мы бы могли только, руки сложив, ожидать, когда рабочий класс вровень с нашими головами встанет. А было-то не так. Я-то знаю, как нас ленинские ученики воспитывали. Словом и примером, Егор. И от нас этим добивались вдохновенного примера, души наши зажигали.

— Так то был пафос революции.

— Слово ты сказал очень высокое. Я знаю этот, как ты говоришь, пафос революции. А пафос стройки коммунизма? Этот пафос, думаем, только на другой улице, на целине, на великих стройках, там действительно, мол, героические дела, а у нас всего подшипнички. Боюсь сказать, и в тебе этого понимания нет. Что тебя в Гудилине трогает? Грубость и неуважение к человеку? А как ты на него воздействовать хочешь? Тоже грубым образом! Да ты сам такой же, как он! И меня к себе в союзники вербуешь.

— Дядя Саша, ну и проработку ты мне устроил, — Кустов принужденно рассмеялся.

— Пусть так. Гудилина повернуть в нужную нам сторону будет трудно. А уж если мы его повернем, так, на него же глядя, и другие сами поймут, что к чему. И для глупого сына отец примером станет. Понимаешь, за скольких людей будем бороться, если будем бороться за Гудилина?

— А все-таки как? — спросил Кустов.

— Пусть Гудилин берется за дело, которое задумал. Думаешь, оно у него выйдет на старый манер? Как бы не так! Это уже невозможно, даже с его силой и напором. Вот как! А может, ты еще не до конца чувствуешь новую великую силу в народе, Егор, если сам думаешь хребты ломать? Может, ты в товарищей по работе не веришь? Тогда в чем же ты от Гудилина ушел?

— Дядя Саша! Или я непроходимый дурень… или ты действительно мудрый старик.

Александр Николаевич, как бы не расслышав слов Егора Федоровича, закончил:

— Получится столкновение личного самолюбия желающего славы Гудилина и честного рабочего коллектива — это посильней твоей проработки будет. Он сам на такое столкновение с жизнью идет, и ты не мешай. Такого боя с самим собой в кино не покажешь, а ты должен это ясно видеть, как бывший разведчик и как партийный секретарь.

— Все дошло, дядя Саша. — Кустов откровенно повеселел и виновато улыбнулся: — Получается, что сам с собой Гудилин на решающий бой выходит?

— Очень возможно, что так. Надо ему помочь победы достичь.

— Эх, и рад же я, что ты опять дома, дядя Саша, — вырвалось у Кустова.

— Я сам рад. Ну, пойдем провожу.

В комнату неожиданно вошла незнакомая женщина и официальным тоном торопливо сказала:

— Кто тут Александр Николаевич Поройков? Денежный телеграфный перевод и телеграмма.

Прочитав телеграмму, Александр Николаевич сказал Кустову: