Отец

— Дедушка, пойдем с нами, — Лида облизнула пальцы, — китайку будем обирать. Вечером бабушка нового варенья наварит.

— Идите уж своей компанией. Поглядите по-хозяйски и мне потом доложите.

— Хорошо, дедушка, — согласилась Лида. — Тетя Марина говорит, у моих цветов уже бутоны. Я нарву тебе букет и дома в воду поставлю, они быстро распустятся.

— Айда уж, — нетерпеливо скомандовал Алешка и крупно пошагал. Лида, пританцовывая, поскакала вслед. Танечка, боясь отстать, припустилась за ними.

— А на заводе что нового? После партактива? — спросил Кустова Александр Николаевич.

— Есть дело, о котором я должен с наиболее опытными коммунистами посоветоваться. С тобой тоже.

— Ну-ка?

— Неловко тут будет. Вон ребятня галдит. Сейчас с работы люди пойдут. В дом пойдем, дядя Саша?

— И любишь же ты секретничать, Егор. Ну, пойдем.

XI

Варвара Константиновна и Марина уже затворились в спаленке и тихо беседовали. Наверное, и о сердечных делах Марины они говорили. Но Александр Николаевич отнесся к этому спокойно. Раз дело к тому идет, так уж пусть.

— Ну, выкладывай, — сказал Александр Николаевич, усаживаясь на своем любимом месте у раскрытого окна.

Егор Федорович присел на краешек дивана.

— Директор уходит с завода, дядя Саша. Это первая новость.

— Снимают, значит?

— Нет. Сам уходит. Где положено, сам честно сказал: «Вижу, говорит, что нет у меня нужной энергии: годы и болезни уже на плечах лежат грузом, а главное пыл уже не тот, как смолоду». Уважили, слыхать, его просьбу. Отпускают и должность дают хорошую по уму и по силам. Инженер-то он опытный.

— Значит, без обиды человек уйдет. А еще что?

— А еще насчет нашего цеха. — Егор Федорович нахмурился. — На активе-то какой разговор серьезный шел! А как он в нашем цехе откликнулся?

— А как? — Александр Николаевич с любопытством смотрел на Кустова. Ему подумалось, что Егор Федорович, всегда добродушно-невозмутимый человек, чем-то накален, и накаляться он начал не сегодня и не вчера.

— Гудилин после актива решил лично заняться социалистическим соревнованием. Говорят, считает себя виноватым, что запустил это дело. Вот как!

— Это надо, как говорится, только приветствовать.

— Эх, дядя Саша, — Егор Федорович резко махнул рукой. — Да подкладочка-то какая у него! — вскричал он. — Откровенно отжившая, вредная для нашего строительства. В этом деле, говорит Гудилин, всегда шумок нужен и нужно уметь организовать эффект. Подумаешь, говорит, Соколов и другие вроде него. Они больше снизу пытаются чего-то добиться. А мы и снизу организуем, и сверху поддержим, да так, что только держись. Это-то я, говорит, за последнее время упустил. Надо авторитет цеха поднимать. Понимаешь, дядя Саша, эту работу?

— А как же, — невозмутимо ответил Александр Николаевич. — Штурмом, горлом, приписками, ну, и прочими приемами пыль в глаза пустит. Тоже и мне своим горбом приходилось такое поддерживать.

— Вот-вот, — зло обрадовался Егор Федорович. — Партийная организация цеха должна насторожиться и пресечь эту попытку возрождения штурмовщины и очковтирательства. Гудилин-то не столько об авторитете цеха болеет, сколько сам хочет снова закрасоваться. Понял?

— Понял.

«Да, его задевает за живое, и он разозлился. Только вот так-то и зарываются люди в партийной работе. Стоит один раз набраться злости, вместо того чтобы пошире умом раскинуть, и зарвешься. Злость без ума человека с панталыку обязательно собьет», — подумал Александр Николаевич и медленно заговорил.

— И насчет Гудилина понял, и тебя, Егор, понял. Ты вот расшумелся и вроде справедливо, а на меня от обоих от вас, от тебя, значит, и от Гудилина, старым повеяло.

— То есть как это? Ты, дядя Саша, должен объяснить мне, почему это у тебя насчет меня такое мнение. Это ты всерьез?

— Да, я сказал серьезные слова, поэтому и должен их объяснить. А точнее, Егор, хочу поговорить о тех думках, что у меня закопошились, как я тебя слушал. — Александр Николаевич пересел на диван будто для того, чтобы при серьезном разговоре быть поближе к Кустову. — Смотри-ка, что получается: был серьезный партийный актив, накипело у людей, ну, и устроили кое-кому баньку, а при этом еще и договорились, как же дальше направлять заводскую жизнь. А вот ты, Егор, понял по-своему. На активе излупцевали, дескать, теперь наше дело в цеховых организациях быть начеку, и чуть что — проработочку в порядке выполнения решений актива и укрепления внутрипартийной демократии. Так?

Не понимая еще, куда клонит старый Поройков, Егор Федорович дипломатически промолчал.

— Думаешь, Егор, это единственно правильно? — продолжал Александр Николаевич. — Так я тебе насчет Гудилина скажу. Трудный он человек. Неприятный был для меня лично человек. А именно я и скажу: голова у него ушла от общего течения жизни в сторону. В общем деле у него теперь только хвост участвует. А сильный мужик. Он еще черта своротит. Видишь: директор устал, а Гудилин еще не устал, и сам он не скоро уйдет. А не думаешь ли ты, Егор, Гудилина-отца так же поддеть под зад и смахнуть с места, как сына его со скамейки смахнул?