Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...»

В те же годы заметно возрос интерес к йоге, парапсихологии, аномальным явлениям, неопознанным летающим объектам, астрологии, оккультизму, словом, ко всему тому, что представляет собой суррогат веры. И это стало еще одним проявлением растущего стремления людей к духовному. Им всегда внушали, что в церкви можно увидеть только старушек. Но и бабушки теперь были уже не те, что прежде! Женщины, которым в годы индустриализации и коллективизации было лет по двадцать, до старости следовали общим атеистическим курсом, а дорогу в церковь нашли лишь в преклонном возрасте, выйдя на пенсию, когда их уже ниоткуда не могли ни исключить, ни уволить.

Со всей очевидностью религия перестала быть достоянием старых необразованных женщин. Молодежь, интеллигенция, не только женщины, но и мужчины тоже обратились к Богу.

Состав присутствующих на богослужениях в семидесятые годы заметно изменился. В Москве и Ленинграде ходить в церковь было не так опасно, как в провинции. И хотя немолодые женщины по–прежнему составляли большинство, число мужчин, особенно молодых и среднего возраста, значительно возросло. Люди в возрасте от 18 до 30 теперь составляли в церквах заметную группу.

Те, кто пришел к вере, не получив домашнего религиозного воспитания, а часто и против воли семьи, составляли примерно третью часть присутствовавших на службах в обеих столицах[113].

«Когда вы видите свежие непривычные лица, уже неприметно вписавшиеся в пейзаж православных храмов в крупных городах, то можете быть уверены, что это не бабушки затащили сюда своих подросших внуков, что те сюда пришли сами, едва ли получив какой-либо толчок извне… В семьях новообращенных атеизм не выветрился еще, вероятно, с тридцатых годов. Они пришли сюда из внутренних биографий, они вышли из истории своих душ», — так пишет Владимир Зелинский в одной из работ о путях нового поколения христиан, к которому принадлежит он сам[114].

Все чаще и чаще в Москве крестились дети коммунистов и даже старых чекистов. И еще, как сообщал А. Левитин, дети из еврейских семей. Он с удивлением отмечал, что эти юноши и девушки, еще совсем недавно не думавшие ни о какой религии, становились христианами, что обычно вызывало резкие конфликты с родителями, нередко доходившие до разрыва.

Их обращение большей частью совершалось стихийно[115]. Толчком для одного становилось чтение Достоевского, для другого — Бердяева, для третьего — изучение икон, для четвертого—упражнения по системе йогов. Одна студентка рассказала, что, занимаясь йогой, она случайно наткнулась на учебник, в котором предлагалось непрерывно, автоматически, без всякого выражения повторять «Отче наш» — так, как полагается повторять мантру. Она была потрясена. «Не то чтобы моим глупым умом, но всем своим существом я поняла, что Он существует»[116].

Один священник рассказывал, что до сих пор не может объяснить свое обращение: почему к двадцати годам он начал ходить в церковь, почему однажды после литургии осмелился подойти к священнику и попросить крестить его? Его семья решила, что юноша переутомился, измотан, сошел с ума, наконец, и должен лечиться. Он пытался найти объяснение. Может быть, он обрел веру благодаря молитвам своей прабабушки. Может быть, это произошло потому, что он полностью отверг официальную коммунистическую доктрину вместе с ее «священными» авторами. А возможно, из-за того, что слишком рано и слишком сильно полюбил Достоевского и В. Соловьева. «Со стороны поглядеть — все рождаются и умирают довольно просто и почти одинаково… но уверен, ни один наш рассказ о чьем-то рождении или смерти нимало не соответствует внутреннему опыту… Таков и путь каждого к Богу, каждое крещение, полагаю. Типология и социология сами по себе, а жизнь души сама по себе… Почему и как пришел — не знаю»[117].

Французский священник Жак Лёв, сам обратившийся в зрелом возрасте, несколько раз приезжал в СССР, когда это было трудно и требовало большой осторожности, приезжал специально, чтобы встретиться с христианами. Он был потрясен тем, что от них услышал: большинство из них обратилось к Богу неожиданно, без какого-либо предзнаменования. «Я встречал мужчин и женщин от двадцати до тридцати пяти лет — живых, умных, образованных, нередко это были ученые, это были отнюдь не избранники судьбы и в то же время далеко не самые несчастные, люди, выросшие в атмосфере, стерильно очищенной от всякой религии. Имя Иисуса было им так же чуждо, как чуждо для нас имя какого-нибудь индийского божка. Но в один прекрасный день они «схватили» Бога, подобно тому, как можно схватить грипп, не зная, где, от кого и как… Эти люди однажды во время прогулки или занятий йогой полностью уверовали в Бога, и не в какого-то теоретического Бога как в понятие, а именно в личного Бога.