Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

У Анны Ахматовой есть стихотворение:
Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По–другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другою улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто.
И моя догадка подтвердилась.

Вот так изменились портреты отца Александра: на них лежит трагический отсвет. А раньше этого не было.

Фотография — вещь таинственная: в ней содержится вся информация о человеке начиная с детства, нечто вроде астрального портрета. И есть люди, умеющие эту информацию считывать. Очевидно, трагизм скрыто присутствовал в этом человеке, и теперь его лицо на фотографиях носит явственный отпечаток высокой трагедии.

Я познакомился с ним заочно. В конце 60–х вышел фильм Михаила Калика «Любить…» Он прошел в Москве по кинотеатрам третьего ряда и быстро был снят, а потом и вовсе запрещен, потому что Калик решил эмигрировать. Всю эту картину было приказано смыть с пленок, что и было исполнено. Остался, может быть, единственный экземпляр фильма, который Калик увез с собой в Израиль. Вот этот-то экземпляр перед отъездом он показал втайне в каком-то клубе около метро «Аэропорт». Там я его и увидел. Это был то ли 69–й, то ли 70–й год. Публика была почти сплошь диссидентская.

Фильм произвел на меня сильное впечатление. Он был документально–художественным, точнее, художественным с документальными вставками. Эти вставки представляли собой интервью со священником. Он говорил о любви. Но как говорил! Меня поразили свежесть, глубина и оригинальность его мысли. Так никто не говорил. От всего фильма в памяти осталась только это — легкость, блеск, точность, духовная высота, непередаваемый юмор отца Александра (я только потом узнал, что это был он). Все остальные сюжеты померкли.

Прошло некоторое время, и я увидел отца Александра не на экране, а в жизни (я познакомился с ним в середине 70–х). Всё совпало, и более чем совпало, потому что он был неизмеримо богаче своего экранного образа. И опять — фейерверк мысли, остроумия, радости, света. Именно свет, сияние исходили от него. Я сразу полюбил его. Его нельзя было не любить.

У него было не лицо, а лик. От него трудно было отвести глаза. Его обаяние было непреодолимым.

Есть разные типы людей. Грубо говоря, два основных типа: созерцательный, рефлектирующий, человек мысли и — практик, человек дела. В отце Александре в равной мере сочеталось то и другое — необычайная энергия действия и необычайная сила мысли. Причем никакого зазора между словом и делом не было: слово было одновременно делом. Вообще гармонией отмечено в нем всё — и облик, и слова, и мысли.

Не перестаешь удивляться: сколько же сумел сделать этот человек за одну–единственную жизнь! Говорят, он сделал столько, сколько несколько академических институтов. Да ничего подобного! Никакие институты, ни порознь, ни вместе, не сделали и не могли сделать то, что сделал он один. Это было под силу только такой могучей личности. Он сделал, в частности, то, о чем мечтал, но не смог реализовать Владимир Соловьев, — осмыслил, проанализировал и в сжатой форме описал духовный путь человечества, его философские и религиозные поиски на протяжении всей истории. Причем небывалая глубина исследования непостижимым образом сочетается с простотой, доступностью и художественностью изложения. И это не единственное его достижение.

Каждое его появление в церкви было вспышкой света. Всё освещалось и освящалось — храм, лица людей, души. Но таким же явлением света, сосредоточенного и сильного, или же, если воспользоваться образом Цветаевой, световым ливнем было само его пребывание на Земле. Это было мощное, всё возрастающее горение духа. Я говорю «было», но на самом деле — есть. И будет.

Его проповеди всегда были потоком — не потоком сознания, а потоком духовной лавы, которая горит, но имеет берега. Когда он возглашал: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа!», его голос звенел, как голос древнего пророка, и вы сразу переносились из мира обыденности в иной мир, «где нет болезни, печали и воздыхания». Когда он служил литургию, лик его становился грозным, иконописным. Когда он пел «Отче наш», он становился похожим на апостола.

Из всех живших на Земле в наше время людей Христос с наибольшей полнотой отобразился в отце Александре. Надо это, наконец, понять. Он повторил путь Христа и, как Христос, принял мученический венец.

Мы входим здесь в сферу сакрального, мистического. Достоевский однажды сказал, что Пушкин унес с собой некую тайну, и мы теперь без него эту тайну разгадываем. Вот и тайну отца Александра мы должны теперь разгадывать.