Отец и сын

Он попробовал разобраться. Под большим секретом показал записку барону. Гюйссен – умный человек – немедленно покраснел, шумно задышал и, держа записку в руках, причем Алексей имел случай заметить, что листочек мелко дрожал, – (Гюйссен волновался), – надолго замолчал. И только после паузы принялся говорить – медленно и вкрадчиво:

– Отец Вас, Алексей, очень любит. Очень. Он мне много раз об этом говорил. А то, что Вы подумали – что он собирается лишить Вас наследства – то это неправда. Ведь царь много раз подвергал и ныне подвергает жизнь свою опасности и о наследстве не думает. Почему? Потому что знает: у него есть сын, который его заменит. И он пишет сыну, чтобы Вы не подвергали жизнь свою опасности. И только. Верно, он пишет и о внуке. Но кто знает, когда внук появится? Ведь отец Ваш уже не молод. И я не открою тайны сыну, если скажу, что повелитель России очень болен. Очень. Вы знаете?

– Знаю.

– Ну, а если знаете, то думать о нем плохо не следует. Когда внук появится – надо смотреть правде в глаза – батюшка может уже отойти в мир иной,

почить в Бозе, как говорят русские. А мальчик когда родиться – кто скажет? Через год? Через два? А, может, через десять лет, а? А может мальчик и не родится. Девочки будут, а сына не будет. Посему, батюшка и приказал Вам всю жизнь сторониться и избегать боев и сражений. Так что – не извольте беспокоиться на этот счет – любит Вас батюшка или не любит. Любит, любит и трон для Вас бережет!

Алексей после этой убедительной вполне тирады барона немного успокоился. А вот Гюйссен – задумался.

И было – отчего.

23

Барон Гюйссен отлично понял опасения царевича. Он знал, что опасения эти были вполне не лишены оснований.

Дело в том, что он слышал от отца разные суждения по поводу сына. С одной стороны, Петр, конечно, был очень доволен, когда учителя хвалили Алексея. Сын был действительно способен к учению и с хорошей памятью. Но отец хорошо знал и другое: одержимым в стремлении к знаниям сын не был. Радовался открыто, например, когда кто-нибудь из учителей не являлся на урок – по болезни или еще по какой-то причине.

Гюйссен знал и наблюдал Петра и в те минуты, а иногда и часы, когда отец, нагрузившись изрядно недовольством, а то и гневом монаршим – яростным и неудержимым – возводил на сына горы всякого: и ругани самой скверной, и угроз, и прочих гадостей. И одно дело, если сцена таковая проигрывалась в отсутствие Алексея. И совсем другое, когда в такие вот минуты, сын стоял напротив, опустив голову, плечи и руки. Надолго ему стойкости в таком случае не хватало. Не выдерживал. Молча обрушивался на колени. И слезы тогда текли по его лицу, как вода – потоком.

Вид же сына, покорно стоящего на коленях и плачущего, не успокаивал отца, а напротив, приводил в подлинное бешенство. Глаза его белели от гнева. Он бледнел, искал глазами тяжелую трость, которую кто-то из свидетелей картины предусмотрительно убирал с глаз долой, а не найдя которую – воздевал кверху руки с крепко сжатыми кулаками, кому-то словно угрожая, в сердцах плевал, и уходил, вернее, убегал прочь.

24

Пора, однако, прекратить это вольное отступление от сюжета и вновь вернуться к поездке царевича в Вонфельбюттель. Читатель, скорее всего, уже понял, что она совершалась не только ради знакомства с родителями Софии Шарлотты, но и для личной встречи, вернее, для личных встреч, из которых тоже лепился брак. Хотя, в сущности, Алексей и София Шарлотта явились только исполнителями родительской воли. Это, конечно, так. Но и не совсем так. Ведь они, эти юноша и девушка, не были манекенами. Ведь и им было очень интересно – как оно все сложится, как начнется их жизнь, теперь уже совместная. Полагаю, что первое их взаимно-преднамеренное свидание по приезде в Вонфельбюттель произошло на втором этаже родового дворца, в овальном помещении, великоватом для обычной комнаты и тесноватым для того пространства, которое привычно было бы именовать залом.

Алексея сопровождал барон Гюйссен.

Когда они вдвоем туда вошли, раздался громкий голос мажор-дома, извещавшего, кто входит – «наследник царской власти в России его Высочество Алексис».

Все встали, но Алексей вставших и кланящихся ему – не видел. Он видел только её.

25

Она – не стояла. Она сидела в кресле с высокой спинкой. Однако, по мере того, как Алексей, сделав общий поклон, начал движение к ней, она отложила веер и спокойно встала из кресла, как раз в тот момент, когда гость приблизился.

Поклоны же друг другу – вполне удались обоим. И в этот же момент царевич почувствовал, как ему подвинули кресло – совершенно такое же, в каком уже снова сидела принцесса и поэтому ему можно было тоже сесть. Что он и сделал.

Теперь он мог вполне рассмотреть ее поближе и подольше.