Отец и сын, или Мир без границ

Анатолий Либерман Отец и сын, или Мир без границ

Эта книга не вышла бы в свет, если бы не уверенность Сергея Ивановича Князева, моего редактора, что мои дневниковые записи, превращенные в повесть, интересны не только мне и найдут читателя. Я приношу ему глубокую благодарность за все, что он сделал для книги, и повторяю, как заклинание: «Нам сочувствие дается, как нам дается благодать».

А. Либерман

© А. Либерман, 2021

© П. П. Лосев, обложка, 2021

© Издательский центр «Гуманитарная Академия», 2021

Предисловие

Когда в 1972 году у меня родился сын, оставшийся нашим единственным ребенком, я по совету случайного знакомого завел дневник.

В юности я однажды попытался делать регулярные записи о своей жизни, но скоро это занятие бросил за отсутствием материала. Дело происходило на даче. Подробности я, конечно, забыл, но кое-что из-за многократного перечитывания застряло в памяти. На первых страницах я рассказал об окружавшем нас лесе, вернее, о белых грибах, которые были спрятаны в земле так ловко, что мы, горожане, хотя и считавшие себя грибниками, их не замечали, а хозяйка каждое утро возвращалась с полным лукошком. Она прямо тыкала меня носом: «Смотрите, пан Толик!» (место действия – советская Литва), – а я, привыкший к картинным шляпникам и боровикам, диву давался при виде бугорков, которые я пропускал, забавляя этим нашу славную пани Стефу, интересную не только своим знанием леса, но и рассказами о «запольском времени»: вот когда жили по-человечески (они уехали в Польшу в конце шестидесятых, когда бывшим польским гражданам разрешили репатриироваться). Увлекательная тема, но я быстро исчерпал ее. Через дорогу обитала замужняя проститутка. Подробности ее занятий были мне неизвестны.

Среди книг, привезенных для летнего чтения, не оказалось шедевров, но я все же дал им оценку, не подозревая, что через сорок лет стану профессиональным критиком. Иногда шел дождь, и я не купался, а в другие дни светило солнце, и купание происходило. С приятелем я играл в шахматы: то выигрывал, то проигрывал. Эта зубодробительная скука заполнила страниц тридцать. Вернувшись в город (Ленинград), я продолжил записи. Умер от сердечного приступа муж доброй знакомой. В детстве я из-за карантина в нашей коммунальной квартире прожил у нее две недели, очень к ней привязался и сочинил по этому поводу стишок: «Сдается квартира, сдается внаем. / Мы с мамой туда переедем вдвоем. / Квартира нам с мамой бесплатно сдается, / Хозяйка квартирная там остается. / Но только хозяйка ужасно храпит, / Поэтому ночью никто там не спит». С ее семьей (мужем и женой) мы были знакомы со времен эвакуации в Челябинске. На грани сороковых-пятидесятых годов прошли волны смертей от инфаркта. Я выразил в дневнике свои чувства и даже помню первую фразу: «Беда приходит в каждый дом».

Институт, в котором я учился (а учился я в Ленинградском государственном педагогическом институте, то есть ЛГПИ имени А. И. Герцена, позднее получившем статус педагогического университета), был не такой уж тихой заводью, но в 1955 году (я как раз перешел на второй курс) наш английский факультет перевели с Невского за Нарвские ворота; если в центре что-то и происходило, нас это не касалось. По утрам я час ездил на двух трамваях с Петроградской стороны на проспект Стачек, а к вечеру на них же возвращался домой. За эти ежедневные катания я прочел изрядную часть классики. Не оцененный одной интеллигентной блондинкой, я уже не ходил с разбитым сердцем, а те, кому я нравился, не нравились мне.

Я усердно посещал театры и читал журналы (в стране шла «оттепель») и столь же усердно овладевал английским языком. Все это я так или иначе фиксировал. Перечитав зимой свой дневник, я с отвращением, которое делает мне честь, уничтожил тетрадь. Впоследствии я читал записные книжки Блока, дневники К. И. Чуковского и еще многое в том же роде на разных языках. Вот где звенели подкованные копыта – не чета моей клешне. Стоячее болото, окружавшее меня (не мое поколение, а именно меня) в молодости, не заслуживало описания, а заглядывая в себя, я убедился не столько в ничтожности, сколько в банальности своих мыслей и чувств.