Отец и сын (сборник)

Если Ведерников был поражен видом Отса, то, пожалуй, не меньшее удивление вызвал у Отса он сам. Осматривая Ведерникова с ног до головы, Отс видел, что перед ним сейчас совершенно другой человек. Тогда, давно, Ведерников еще только формировался, хотя ему и было уже за двадцать. В ту пору он был похож на лозу, которая не выпустила еще всех своих отростков, а только набирала для этого силы. Теперь Ведерников находился в самом расцвете. Он стоял перед Кибальниковым и Отсом, высокий, мускулистый, подобранный, как гвардейский офицер на смотру. Взгляд его больших глаз был уверенным, спокойным. От чистого, тщательно выбритого лица так и веяло решимостью. Одежда на Ведерникове была проста – брюки, вправленные в сапоги, недорогой пиджак, вышитая косоворотка, но все это сидело на нем ловко и ладно, как бы слитое со всей его фигурой.

– Ну что же мы стоим?! – воскликнул Кибальников и, полуобняв одной рукой Ведерникова, другой Отса, повел их к столу. – Садитесь! Я мигом принесу из погреба кое-какую закуску и достану бутылочку наливки, которую берег три года, словно для этого прямо-таки исторического случая.

– Нет, Михаил Алексеич, насчет бутылочки оставь, – категорическим тоном сказал Ведерников. – Тема нашего разговора, друзья, так серьезна, что она потребует от каждого большой ясности ума.

– Что ты, Гриша! Неужели с одной бутылки на троих у нас замутится разум? А не выпить по случаю такой встречи как-то не по-русски…

– Михаил Алексеич прав, Гриша! – поддержал Кибальникова Отс.

– Ну, хорошо, я уступаю, но ставлю сразу условие: одна бутылка – и ни капли больше.

– А больше и достать негде. Здесь, дорогой друг, не Москва, не Петербург, к Елисееву не сбегаешь, даже если у тебя золотые слитки в кармане.

– В таком случае – ближе к делу.

Кибальников зажег свечку, взял тарелку и миску и вышел. Через несколько минут он принес куски мясного студня и соленые огурцы. Потом шмыгнул в куть и вернулся с хлебом, вилками, стаканами и бутылкой вишневой наливки.

– Давай, Михаил Алексеич, разлей ее сразу, выпьем – и конец, – с ноткой недовольства в голосе поторопил Ведерников.

Кибальников ударом ладони в донышко бутылки выбил пробку и с аптекарской точностью разлил наливку по стаканам.

– За нашу встречу, Гриша, за нашу дружбу, прошедшую огни, и воды, и медные трубы, – чокнувшись с Ведерниковым и Отсом, сказал Кибальников.

– И за нашу новую, полнокровную жизнь – без опасений и без терзаний, – добавил Ведерников.

Кибальников и Отс недоуменно переглянулись, потом посмотрели внимательно на Ведерникова и, не поняв значительности его намеков, выпили.

– Ну, как вы живете-то? Есть ли хоть какие-нибудь в жизни радости или… – Ведерников не договорил, потому что его и без слов поняли.

– Вначале, Гриша, крестьянское существование было просто невыносимым, но, как известно, можно даже к тюрьме привыкнуть. Привыкли… – Отс грустно опустил голову.

– Привыкли, Гриша! – подхватил Кибальников. – В каждом положении ищешь что-то отрадное. Ну, первое – это природа. Тут ты всегда с ней. Я теперь приучился радоваться всему: ясному небу, теплому дню на земле, благодатному дождю в весеннюю пору. А второе: крестьянский труд – реальный труд. Ты его видишь глазами и чувствуешь руками и животом. Посеял ты, скажем, пшеницу, вложил в нее труд, и она сторицей окупает твои старания. Ты собираешь добрый урожай.

– Да ты, Михаил Алексеич, прямо философ! – усмехнулся Ведерников.

– А как же! Бог дал человеку разум, и если разум не нашел каких-то точек опоры, то в душе пустынно, как в покинутом доме.

– Михаил Алексеич молодец, Гриша! – вскинув лысую, лоснящуюся от пота голову, воскликнул Отс. – Я часто прихожу к нему, чтобы призанять у него этого спокойствия и созерцательности. Силен дух его…

– Зато ты силен телом, – чуть улыбнулся Кибальников. – Знаешь, Гриша, сколько у нашего Карлыча детей? Трое!

– Верно! И, кажется, будет четвертый. И за что Бог наказал меня на старости лет? – невесело рассмеялся Отс.

– Это хороший признак, Кристап Карлыч. Значит, в молодости ты не растратил себя на пустяки, сберег силы.

– А ведь и в самом деле, Гриша, я был сдержан в молодости, порок разврата был чужд мне…

– А как вы пережили коллективизацию? Коснулась она вас или нет? Я частенько с тревогой думал: «А уцелеют ли от этого урагана наши хуторяне?»

– Пока, ты видишь, уцелели! На хуторах настоящего колхоза не организуешь – все разбросаны. Но все-таки остаться совсем в стороне от коллективизации было невозможно. Мы нашли наименьшее зло. Все мы, хуторяне, объединились в промыслово-кооперативную артель. В зимнее время производим сани, дуги, оглобли. Это дает нам денежный заработок, а наши земельные участки снабжают нас хлебом, молоком и овощами. Мы не единоличники. И фактически и юридически.

– И это устраивает вас, Михаил Алексеич? – спросил Ведерников, когда Кибальников сделал паузу.