Отец Иакинф

Сопровождали миссию за границу также действительный студент Казанского университета Попов — до Урги и до Пекина — кандидат философии Ковалевский, который также вызвался посещать уроки Иакинфа. Так что составилось как бы целое училище.

Из всех его учеников самым способным показал себя именно этот, сверхштатный, Ковалевский. Звали его Осип Михайлович, был он высокий красивый мужчина лет тридцати, с горделивой осанкой природного шляхтича и упорством и трудолюбием истинного спартанца. Иакинф пожалел даже, что ехал Ковалевский в Пекин не на полный термин, а только на несколько месяцев, пока сменяются миссии. Сколько бы он успел, ежели бы провел в Пекине десять лет, как прочие! Но по предписанию высшего начальства он был прикомандирован к миссии для усовершенствования познаний в монгольском языке и приобретения книг на монгольском и тибетском для Казанского университета. Да и сам он увлечен был именно Монголией. Способностей он был редкостных. Когда позапрошлым летом они с Поповым приехали в Иркутск для занятий с Игумновым, ни тот ни другой монгольского языка не знали вовсе. А теперь он и объясняется с монголами свободно, и составляет монгольскую грамматику, и вот принялся за составление монголо-русско-французского словаря. Понятно, почему так восторженно отзывался о нем старик Игумнов.

За два года Ковалевский исколесил бурятские степи, посетил чуть не все ламаистские дацаны за Байкалом, даже в Ургу сумел съездить. Из этих поездок он вывез наблюдения интереснейшие. Иакинф посоветовал ему составить сравнительную таблицу бурятских и монгольских наречий, чтобы показать сродство этих двух соседних народов. Мысль эта Иакинфа давно занимала. Но он чувствовал, что у него у самого, пожалуй, уже не дойдут до этого руки, и рад был подать эту идею человеку пытливому, готовому посвятить свои недюжинные способности изучению Монголии, ее языка и словесности.

Пока миссия находилась в Кяхте, дожидаясь китайских сопроводителей из Урги, Ковалевский был частым гостем у Иакинфа, прибегал к его советам и помощи в составлении своей монгольской грамматики и словаря. И то и другое он только начинал, а у Иакинфа был уже немалый опыт, и он с готовностью делился с молодым и любознательным учеником всем, чем мог.

Вообще-то в филологии Ковалевский был не новичок, но совсем в другой области. Он еще в восемьсот двадцатом году окончил Виленский университет по кафедре классической филологии. Перевел и издал по-польски "Метаморфозы" Овидия в шести книгах с морфологическими и грамматическими комментариями, переводил Геродота и греческих риторов.

Иакинф расспрашивал его про Казань, где он сам прожил двенадцать лет, и каких! Про университет, которого при нем в Казани и в помине не было. Допытывался, как это он оказался на берегах Волги и вместо древних греков и римлян увлекся монголами и бурятами. Ковалевский поначалу отшучивался, но мало-помалу открылось, что в университете, еще совсем юношей, он был по предложению Адама Мицкевича принят в общество филоматов, или друзей науки, и даже избран секретарем его филологического отделения. Общество было тайное, Члены его исповедовали свободолюбивые идеи, мечтали о независимой Польше. Но осенью двадцать третьего года общество было раскрыто. Расследование вел ближайший сподвижник цесаревича Константина сенатор Новосильцев.

— И вот пришлось мне предстать пред мутными очами светлейшего князя Новосильцева, — рассказывал Ковалевскнй.

— Ну это вам, можно сказать, повезло. Князь слыл человеком просвещенным и свободомыслящим, — заметил Иакинф.

— Вашими бы устами, отец Иакинф, да мед пить, — усмехнулся Ковалевский. — От былого реформатора дней Александровых прекрасного начала в нем к той поре и следа уже не осталось. Блестящий дипломат превратился в грубого притеснителя свободы и горького пьяницу. Когда к нему привозили на допрос, всякий раз чувствовалось, что князь употребил. Впрочем, вру, что-то от былого дипломата в нем все-таки сохранилось. Изволите ли видеть, князь косил, и косил самым неправдоподобным образом, — улыбнулся Ковалевский своим воспоминаниям. — Левый глаз глядел на вас вроде ласкательно, а правый пронизывал до костей, проникал, можно сказать, в самую суть помыслов, которые вы тщились от него утаить. Как бы то ни было, после первых же допросов я был заключен в тюремный замок.

— И долго вы провели в заключении?

— Мы с Мицкевичем сравнительно легко отделались. Мицкевича выслали во внутренние губернии, а меня после годичного заключения сослали в Казань, правда, под строжайший надзор.

— Ах вот что привело вас на Волгу, столь далеко от Немана!

— Но в Казани, я считаю, меня подстерегала удача. Я принялся изучать в университете татарский язык и через три года овладел им. Наш ректор, Лобачевский, умница и превосходный ученый, решил создать в университете первую в Россию кафедру монгольской филологии. Он-то и выхлопотал мне и господину Попову командировку в Иркутск к Александру Васильевичу Игумнову и в Забайкалье для изучения монгольского языка. И вот я здесь, — заключил свой рассказ Ковалевский.