Отец Паисий мне сказал...

Нужно болеть душой за несчастных, любить их. Если не болеть за них — лучше вообще ничего не делать. А знаете, какое они имеют благородство, великодушие!

Приехал сюда один такой бедолага. Я ему сказал, чтобы пошел в Кинот[40] к моему знакомому и взял «апандахусу» с большой печатью. У него слезы на глаза навернулись: «Только не это, отче! Я лучше поработаю в каком‑нибудь монастыре».

И работал — чтобы закончить вечернюю школу.

95

Раньше, если какой‑либо благочестивый мирянин, или священник, или тем более монах заботился о том, что происходит в мире, такового, считали, надо запирать в башне[41].

Сегодня же в башню надо запирать того, кто об этом не заботится, потому что враги Христа хотят разрушить все. В апостольские времена христиане могли отделиться от мира, потому что весь мир был языческим, принадлежал язычникам, и они делали, что хотели. Но после Константина Великого положение дел изменилось. Мир стал христианским. Открыты храмы, действуют христианские организации… Церковь стала свободной. На нас лежит ответственность. Все это наше. А они сегодня хотят все разрушить.

96

Смотри, животные не могут сотворить великого зла, потому что у них нет соображения. Вот если бы оно у них было… А человек, далеко отошедший от Бога, делает большое зло. Как один из наших, который отправился в свое время за океан, освоил там бухгалтерию и сейчас самого диавола оставит с носом[42]. У людей, творящих зло, нет между собой любви, согласия, и поэтому оно так не прогрессирует. Если бы у них было согласие, они творили бы великое зло.

Глава 4 О ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ

Декабрь 1988 г.

97

— Отче, в Житиях Святых мучеников мы читаем о том, через какие страдания им пришлось пройти. Я поражаюсь, как они все это вынесли. Что же происходило? Бог давал им Свою Благодать, и они не чувствовали боли, или что‑то иное?

Старец несколько подался назад и окинул меня пристальным взором, как делал это не раз (я уже знал, что он своим духовным зрением как бы оценивает глубину моей души, возможности моего восприятия), и сказал:

— Любовь ко Христу, которую они имели, давала им силы. Мученики очень любили Христа, любовью всесожегающей, и из‑за нее не чувствовали боли… Однажды вот загорелся дом, а в нем остались дети. Мать бросается в огонь и не берет в расчет ничего. Возвращается, держа в объятиях детишек. Получила ожоги, обгорели лицо, волосы, руки… Но она ничего не чувствовала. И внимания не обращала на боль, потому что думала о детях. Потом, спустя какое‑то время, стала ощущать боль. Да, так…

Как‑то раз во время войны в наше село поступило известие, что идут немцы. Все собрались и ушли в горы. А братья мои были внизу, на поле. Кто их предупредит? «Им уже ничем не помочь, — говорят маме, — хоть этот у тебя останется». «Если их убьют, — говорю, — то пусть и меня вместе с ними», и — бегом. Попал на одно поле, свежевспаханное, увяз по колени и оставил в пашне ботинки. Станешь ли их там искать! Бегу дальше босиком, ни на колючки, ни на камни не обращаю внимания[43]. Тернии вонзаются в ноги, а мне не до того. Оботрешь ногу о землю, чтобы сломать колючку и чтобы ветка за тобой не волочилась, и снова бежать. Потом — переправа через реку, сплошные камни. Пока бежал, шипы все глубже впивались, но я о них не думал. Но вот и братья.

— Немцы!

— Где немцы?..

А они уже здесь, с автоматами. Я тоже начал рвать тростник, что‑то делать, то есть показывать, что и я работаю. Нас не тронули. Ушли.

Любовь давала мученикам силы. У них была великая любовь ко Христу.

— Ну, хорошо, Геронда, допустим, человек покаялся, пришел на Святую Гору, прожил тут, скажем, 10–20 лет, очистил душу, возлюбил Христа — это понятно, но ведь известны случаи, когда язычники, наблюдавшие подвиг какого‑нибудь мученика, сами вдруг к нему присоединялись, становились мучениками. Даже и палачи иной раз. Здесь‑то что происходит?

— Э! Это были люди, предрасположенные к добру, но в жизни своей не получившие никакой помощи.

Бог все, что им «задолжал», отдавал сразу, и они в одно мгновение делали нужный поворот. На 180 градусов! Совершалось покаяние — глубокое, истинное.

— Так быстро? За нескольких минут? Как такое может быть?

— Да, да. Как это было с разбойником на Кресте.

В Иверском монастыре один монах, когда читали Жития Святых, сопел, всхлипывал, стонал громко.

— Ах! — говорит он мне однажды. — Как же ты не можешь меня понять? Веришь ли, был бы этот водоем наполнен огнем, ради Христа я бросился бы в него.

Старец рассказывал и, улыбаясь, похлопывал себя по коленям.

— Иди‑ка сюда, попробуем, — говорю ему. — Вот этой свечкой, которая у меня сейчас в руках, я тебя чуть — чуть обожгу — не ногу, а то ты не сможешь ходить на службу, и не руку, а то мне тебя придется потом обслуживать, но вот здесь — сбоку.

— Ой! — кричит. — Больно!

— Эх, ты, — говорю, — а разве мученичество бывает без боли?

Смеясь, старец соответствующими жестами очень живописно представил, как все это было.

А другой монах прочитал, что молитва должна сопровождаться слезами.