Отец ребенка

Оксана не стала отвечать, молча проводила Наташу глазами и, когда за ней захлопнулась дверь, отвернулась к окну. Ей казалось, что в ее голове группа маниакальных танцоров исступленно отбивает ритм чечетки. Сдерживаемые эмоции заставили сердце биться в бешеном темпе, неистовыми толчками выбрасывая кровь. Она сжала виски руками, чтобы унять зачастивший пульс, и автоматически бросила взгляд в окно. Там, внизу, на улице, шумно толпились посетители: мужья, родители, маленькие дети. Все, кто пришел навестить рожениц. Одни уходили, попрощавшись, другие подходили, шумно кричали, и голоса их гулко взмывали и находили жен, дочерей, матерей. Они приветствовали друг друга широкими жестами, улыбались, старались перекричать друг друга, подскакивали, выражая бурный восторг, видя сморщенное, красное личико младенца. Казалось, сам воздух, тяжелый и теплый от испаряющихся на глазах остатков снега, был пронизан добротой, любовью и счастьем. Ей до боли захотелось глотнуть его, и она открыла форточку. В затхлый воздух палаты ворвался свежий, влажный ветерок. Запахло тополями, отсыревшими смолистыми деревьями и весной. В палату вторглись несмолкающий птичий гомон, шум проезжающих по шоссе автомобилей и счастливый мужской голос, который надсаживался во всю мощь легких:

— Люся!!! Я тебя люблю!!!

Оксана видела, как Наташа выбежала из-за угла здания, уже одетая в яркую красную куртку и легкомысленный берет, еле держащийся на распущенных волосах. С высоты пятого этажа она казалась крохотной, как игрушечная кукла Барби с непропорционально длинными ногами. «Наверное, сапоги на метровых каблуках», — насмешливо усмехнулась Оксана. Она следила, как Наташа миновала больничные ворота, пересекла проезжую часть и, остановившись у кромки тротуара, голосуя, вытянула руку. Почти сразу же огромный черный джип, мчавшийся до этого на полной скорости, вильнул, притормаживая, и через секунду помчался вдаль, унося с собой девушку модельной внешности.

Автомобиль давно скрылся из вида, но Оксана все смотрела на дорогу, смутно надеясь, что Наташа вернется. У нее в голове не укладывалось, как можно предавать то, что было девять месяцев частичкой тебя, свою собственную плоть и кровь. Она задумалась и не услышала, как тихонько скрипнула дверь, пропуская входившего в палату человека.

— Оксанка, с ума сошла! Холодно еще, весна поздняя, апрель, еще снег не стаял. Быстро отойди от окошка, моментально продует!

Она испуганно вздрогнула, когда ее тронули за плечо.

— По городу грипп ужаснейший гуляет, у нас больница на карантине, а она с голыми коленками у открытой форточки, — причитала за ее спиной нянечка. Нянечку в отделении все звали по отчеству, Макаровна. Маленькая, кругленькая как колобок, с вечными очочками на носу, она в свое дежурство всегда приносила огромную холщовую сумку, где в шуршащей бумаге остывали пирожки домашней выпечки. Макаровна угощала ими молоденьких мам, приговаривая: «Вы же молодые, скоро и забудете, что такое настоящие домашние пирожки».

У Макаровны никого не осталось на этом свете: дочь с зятем и внуком погибли в одночасье, попав в автомобильную катастрофу. И теперь всю нерастраченную любовь и нежность она несла своим подопечным.

— А что это, козы твоей халат валяется? И вещичек не видно? — Макаровна закрыла форточку и недоуменно осматривала палату.

— Наташа ушла, — произнесла Оксана тихо и серьезно.

— Сбежала?! — ахнула старушка, смешно всплеснув руками. — Ох и непутевая девка. Курва, одним словом, прости меня, Господи, ох и курва. Надо Викентию Анатольичу сказать, ведь, поди, и не знает. Ох и курва, — бормотала Макаровна, давая точную оценку сбежавшей.

Оксана невольно улыбнулась: Макаровна, когда ругалась, выглядела очень забавно. Круглое личико хмурилось в грозной гримасе, из-за очков сердито сверкали глаза, кончики платка, узлом завязанного под подбородком, вздрагивали в такт размашистым шагам, которыми нянечка пересекала комнату. Она собрала в охапку оставшееся после Наташи белье и, тихо бубня под нос, ушла.

Оксана залезла под одеяло, свернулась клубочком, немного полежала с закрытыми глазами и незаметно для себя уснула. Она не слышала, как вернулась Макаровна и застелила чистым бельем освободившуюся койку. Нянечка старалась ходить тихо, на цыпочках, но грузное тело слушалось плохо, и пару раз она спотыкалась, производя невообразимый, по ее мнению, шум. Она испуганно оглядывалась на спящую, но Оксана мирно посапывала, не реагируя ни на скрип старых рассохшихся половиц, ни на тяжкую поступь Макаровны. Заглянула дежурная медсестра, оставила на тумбочке направления на сдачу анализов крови для выписки, но будить не стала. Оксана спала, и, наверное, впервые за долгое время ничто не могло нарушить ее внутренней тишины и покоя. Она спала, как спят новорожденные дети: глубоко, умиротворенно и сладко. И снилось ей что-то непонятное, но хорошее и светлое.

Выписывали Оксану с двумя малышами. Главврач сделал невозможное: за три дня оформил документы, которые Оксана собирала бы сама в лучшем случае полгода.