Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Юрий Витальевич и Мария Александровна запереглядывались. Было в словах художника что-то такое, что отзывалось в их сердцах самым мощным, практически атомным звоном. Мамлеевы посмотрели на «копье Вотана» и увидели не бревно с куском металла, а нечто экстатическое, высшего религиозного плана.

— И ведь действительно, — тревожно забормотал Юрий Витальевич, — отчего бы не отправить такую вот красотку в какое-нибудь пустынное место на территории Соединенных Штатов? Тогда можно будет, с одной стороны, избежать жертв среди мирного населения, а с другой стороны — дать американцам понять, что мы не собираемся жить по их законам золотого мешка и голого чистогана.

— Позвольте не согласиться. — Тупое лицо Беляева осенила спокойная улыбка психопата. — Во-первых, если уж использовать ядерное оружие, то нужно добиваться как можно большего количества жертв среди гражданского населения…

— На Нью-Йорк! — завопила Мария Александровна, явно обрадованная оригинальностью хода собственной мысли. — Надо отправить русскую ядерную ракету на Нью-Йорк!

— Нет, — возразил художник с ухмылкой психопата. — Вы почему-то думаете, что правительство США вздрогнет, если умертвить сотню-другую тысяч жителей их самой большой помойки. Это не так. Америка, как и Россия, никогда бы не стала великой державой, если бы ее занимало количество жизней собственных граждан. Америка и Россия тогда имели бы на политической карте мира примерно такое же место, как какой-нибудь Китай в его нынешнем виде. Бомбардировка Нью-Йорка никого бы не удивила, да к тому же была бы жестом невыносимо предсказуемым, банальным, жалким и слабым. Полагаю, куда более эффектным было бы нанести ядерный удар по Кишиневу.

— Но ведь Кишинев — это, это… — Мария Александровна захлебывалась горлом, словно и вправду ошарашенная словами Беляева. — Но ведь Кишинев — это Советский Союз, Молдавская ССР.

— Именно так, — возразил художник Беляев. — И именно поэтому надо сделать его третьим после Хиросимы и Нагасаки городом, ставшим жертвой военного атома. Это очень хорошо для международного престижа: мировая закулиса любит жертв колоссальных катастроф. Кроме того, это позволит в корне пресечь националистическую угрозу, исходящую от молдавских поклонников румынского фашизма.

— И такое есть? — охнула Мария Александровна.

— Да-да, — закивал Юрий Витальевич, — слышал о таком. Там есть подпольные фашистские ячейки, потомки коллаборантов, фашисты.

— Какой кошмар! — засмеялась Мария Александровна Мамлеева.

— А через сто лет, — продолжал Беляев, — когда Советский Союз займет самый последний и никому уже не нужный остров на окраинах Тихого океана, предварительно истребив его незначительное население, никогда не контактировавшее с внешним миром, — это будут наши кумачовые конкистадоры с атомными пулями, — Всепланетный комитет КГБ обнародует секретные документы, из которых полностью контролируемой общественности станет известно, что ядерная бомбардировка Кишинева носила кодовое название «Операция ЈЮденрат“».

— Ах, Юрочка, ты это слышал? — захохотала Мария Александровна. — Какой восторг! Какой восторг!

Юрий Витальевич сосредоточенно смотрел в деревянный пол. Казалось, что от его взгляда ступени крутой лестницы, на которой они сидели, тикали, как старые деревянные часы. Не скрипели, а именно тикали и даже чуть-чуть картавили на французский манер, будто это не деревяшки лестницы, а, например, Лотреамон, лишь для этого вечера выбравшийся из ада, обретя хоть какую-нибудь материальную форму.

— Это чистый кайф, — наконец вымолвил он.

Очнувшись от видений, открывшихся перед ним стараниями Беляева, он добавил, что идеи художника перекликаются, пусть и в сильно упрощенном виде, с его статьей, которая скоро увидит свет во французской прессе и, как он надеется, дойдет и до советского читателя. Тем более что с этим сейчас вроде бы стало полегче.

V. Россия

Право России быть собой, ее право на национальную самобытность может быть осуществлено только в условиях многополярного мира.

Юрий Мамлеев. У роковой черты