Отгадай или умри

– Обижа-а-а-ете, Ефим Романович, – с издевкой протянул Мудрик. – Нешто я зверь или бездушный солдафон! Юлии Павловне уже позвонили давным-давно. Заверили в добром вашем здравии и хорошем питании, пообещали скорейшее возвращение с того света, как только наступит второе пришествие убиенного вашими соплеменниками Господа нашего многострадального.

Тут, как в первое свидание, усмешка перекосила тонкие губы Хозяина и стремительно исчезла, словно у компьютерного мультперсонажа. Мудрик вскочил, подошел вплотную к каталке, к которой был приторочен Фогель, и, резко наклонившись, прошипел ему прямо в лицо:

– В неведении она. Вряд ли в блаженном. Так что все от тебя будет зависеть, писака хренов! Пройдешь испытание – останешься жив, вернешься, сюрприз будет старушке, а не пройдешь – сдохнешь. Но сначала прибьют сына и ее, и карточки покажут, чтобы легче было подыхать тебе, понял?! Вали отсюда, я позову! – рявкнул он Паташону, и тот быстренько испарился, неслышно прикрыв дверь.

– Я еще раз прошу, – сквозь слезы выдохнул Фима, – еще раз прошу, если вы не зверь, если вы нормальный человек, я прошу ответить, в чем я провинился и что вы хотите от меня, – Фима сделал очередную попытку осознать реальность, преодолевая ужас от того, что услышал.

– Ладно, не ной, – уже спокойно и снисходительно процедил Мудрик и перешел на вы. – Отвечу. Я хочу торжества справедливости. Я хочу восстановить справедливость. Только не думайте, что речь идет о стране нашей великой, о спившемся и обездоленном большинстве населения. Это уже невозможно, как вы сами понимаете. Слишком велика пропасть между умными и дураками, циниками и жалкими остатками правдолюбцев, между богатыми и нищими. Россия – страна заколдованная, а потому обреченная. Заклятье произнесено невесть кем и когда. Возможно, самим Всевышним. И добрый волшебник не придет никогда. Во всяком случае, на нашем с вами веку – точно. А век наш короткий. Особенно, полагаю, ваш, – и Мудрик многозначительно улыбнулся, пригладив зачесанные на пробор бесцветные редковатые волосы.

Речь Фогелева тюремщика ничего не прояснила, но лишь сильнее укрепила Ефима Романовича в ощущении, что перед скорой смертью над ним еще долго будут измываться.

Между тем Мудрик обошел инвалидное кресло сзади и подкатил Фогеля вплотную к стене слева от книжного шкафа. Внезапно часть стены бесшумно приоткрылась, и потайная дверь образовала пространство, достаточное для входа. Как выяснилось, и для въезда коляски. Мудрик ввез Фиму в этот проем, за которым было абсолютно темно.

Внезапный свет продемонстрировал Фогелю небольшое помещение. Значительную часть пространства съедал массивный письменный стол, изрядно траченный временем и жучком-древоточцем. Хозяин подкатил кресло так, чтобы оно могло служить рабочим, кабинетным. Фима обозрел поверхность стола и обомлел: натюрморт почти копировал тот, что поразил в квартире мертвого Проничкина. Двухтомный энциклопедический словарь Прохорова, рядом с ним уютно разместились, но в рядок, пять закупоренных бутылок водки «Добрыня», граненый стакан и тарелочка с огурцом, правда еще не надкушенным. Под столом Фима узрел странные валенки с неестественно коротким голенищем – именно такие были натянуты на ноги покойного программиста. Еще Фима обратил внимание на большой фотопортрет незнакомого ему человека, явно с увеличенной черно-белой фотографии. В старомодной кепке, пиджаке точно не от Диора, в рубашке-ковбойке с расстегнутым воротом – со стены смотрел простецкий мужик лет сорока, но в глазах его было что-то болезненное и одновременно притягательное.

На самом же столе располагалось и то, чего не было на смертельном натюрморте у Проничкина. По центру распластался большой лист ватмана с изображенными на нем рядами многочисленных крестов. Стойка и поперечина каждого были разделены на клеточки и пронумерованы.

Кроссворд. Точнее – собрание маленьких кроссвордов. Но даже деморализованный и скованный страхом Фогель тотчас определил про себя, что такой тип кроссворда, такая примитивная графика совершенно незнакомы ему и никогда не встречались в практике. Более того, весь рисунок на ватмане почему-то читался как изображение участка кладбища, но показанного только с помощью одного, главного атрибута – могильных крестов.

Он еще раз вгляделся: никакой графической связи между крестами не было. Тут Фима почувствовал, что его начали распеленывать. Мудрик срезал скотч в нескольких местах за спиной и на груди, содрал стягивающие тело клейкие полосы. Потом освободил и затекшие ноги.