Отгадай или умри

– Ну вот, вы и свободны, борец за великое русское слово! – ернически провозгласил Мудрик, вынимая из бокового кармана карандаш и маленький таймер. – Сейчас я оставлю вас наедине с вашей свободой. С той самой, которой вы так дорожите. И мы посмотрим, чего она стоит, ваша свобода. Вы же программно выстроили для себя жизнь в сторонке от бурь мятежных, вне политики, в непротивлении злу. Вы кропали кроссвордики и шарадки и оттачивали мастерство. Вот теперь вам предстоит доказать, что выбор был правильный, – доказать, призвав на помощь накопленный интеллект, эрудицию и интуицию.

Говоря это, Федор Захарович неторопливо прохаживался от стены до стены, и лицо его, глаза, интонации, весь облик выдавали такое наслаждение ситуацией, такое упоение от происходящего, какие испытывают лишь безмерно тщеславные люди в минуты полного триумфа.

– Перед вами, смиренный Ефим Романович, двадцать кроссвордов. Каждый состоит из двух слов. Все их надо разгадать. Одно пересечение, одна общая буква. Крест – он и есть крест. Задачка пустяковая для такого эрудита, как вы. Получите двадцать букв на перекрестьях. Из этих буквочек получится фраза. Так и быть, подсказочку дам: в ней четыре слова. А в них ответы, которые вы ищете: почему вы здесь, и почему именно вы, и что за бомж тут рядышком благоухал? Правда, на главные вопросы искомая фраза ответов не дает. На них я сам отвечу, если сумеете ее прочесть. На все про все вам ровно час. Время пошло.

Внезапно он перешел на ты, голос стал жестким и желчным.

– Разгадаешь – будешь жить, но еще тише, чем прежде. Молча доживать будешь. И семью не трону.

Не разгадаешь – сдохнешь точно так же, как твой знакомый компьютерщик и остальные, кто попался мне под руку, пока я до тебя добирался, до жалкой твоей, трусливой душонки. Водочки можешь глотнуть, если, конечно, душа попросит. По нужде – вон в углу ведро. У тебя каждая минута на вес золота. Точнее – на вес жизни.

Он двинулся к выходу, бросив через плечо:

– Да, и не строй из себя камикадзе, не пытайся карандашиком сердце себе прокалывать или глазик. Это бо-бо, мальчик. И потом еще хуже будет…

Он вышел, и дверь плавно откатилась назад, став частью стены. Фима вновь, уже в который раз за эти дни, прошедшие с момента, когда получил юбилейный «подарок», всерьез усомнился в реальности происходящего. Да с ним ли это все творится? Рассудок отказывается воспринимать такой ход событий. Словно оказался он персонажем абсурдистского театрального действа или какой-то дикой мистификации. Иногда же, вот как сейчас, когда особо мощно накатывало отчаяние, он уговаривал себя, что все это сон, морок и надо, как он частенько делал, избавляясь от жуткого сна, совершить самоубийство, броситься вниз головой с высоты, прыгнуть под машину – и тогда проснешься.

Но Ефим Романович Фогель вынужден был смиряться с вещественной, осязаемой действительностью, поскольку Господь не посылал ему сумасшествия как избавления. Или просто психика Фимы еще достаточно была крепка, чтобы не сбежать окончательно от всех этих мук и испытаний в уютный мрак безумия.

Он поймал себя на вполне здравой мысли, что надо действовать, не терять ни секунды. Сон ли, реальность, обречен ли он или есть шанс – не важно. Перед ним задача. Работа. Надо постараться ее выполнить и как можно быстрее, и будь что будет. Те м более область знакомая, привычная. Просто на этот раз он «по другую сторону баррикад».

Вспомнился герой любимого им романа Альбера Камю «Чума». Эпидемия непобедима, город обречен, но только сама по себе борьба с обстоятельствами есть приемлемый способ преодоления безнадежности. Внутренний взор, обращенный к экзистенциальным категориям, уступил место взгляду, более или менее сконцентрированному на листе ватмана, где погост о двадцати крестах манил и пугал одновременно.

Фогель бегло пробежал вопросник и понял, что, несмотря на высокие шансы отгадать большинство слов, все расшифровать не удастся, а это гибель. Причем и на сей раз придуман иезуитский, изощренно-издевательский метод уничтожения человека.

Пятибуквенная горизонталь каждой балки пересекалась своей срединной третьей буквой с третьей же буквой вертикальной «балки» креста. По вертикали слова были длиной в семь-восемь букв и более.