Отголосок: от погибшего деда до умершего

После смерти мужа тетка не выходила из дому без черной сетчатой вуали. Отец считал, что это просто сдвиг на трауре, пока Манфред прямо не спросил тетку, зачем она это делает, ведь уже столько времени прошло. Тетка ответила: «Понимаешь, когда я надеваю вуаль и сквозь нее смотрю на других людей, мне приятно сознавать, что они – заключенные, а я, свободная, смотрю на них через решетку». Оказывается, она нас все время держала в заключении! Даже членов семьи, хорошо, что нам она время от времени носила передачи и ходила на свидания, открывая лицо.

Она никогда не работала, ни до замужества, ни после. «Работа отнимает мечты», – говорила она. После смерти Хакана Эльзе занималась тем, что постоянно переустанавливала памятники на его могиле. Отец это называл «Эльзины надгробульки». Сначала памятник Хакану был стандартным – композиция из Католического Креста и Полумесяца. Манфред на это заметил, что, судя по памятнику, Хакан был бирелигиозным. Если бы кто-то поинтересовался моим мнением по поводу памятника, я бы выбрала логотип Интерпола, потому что это было единственное, кроме любви, во что верил господин Димерель. Как-то я поделилась своими соображениями с Манфредом, он немного подумал и сказал, что логотип Интерпола выдумали маньяки. Потому что ни одному нормальному человеку не придет в голову пронзить земной шар мечом, да еще навесить с обеих сторон две плошки (весы Фемиды) для того, чтобы туда стекала земная кровь. Художники или спасут этот мир, или изнасилуют его.

На дружбе Креста и Полумесяца тетка не остановилась. Обелиски были разные. Имя Хакан, выгравированное на турецком; кованая роза; ветвь оливкового дерева; два разноцветных сердца; ятаган; конь… Конь меня потряс. В голову полезли вульгарные ассоциации, спросить у тетки, что все это значит, я не решилась. Но конь долго не простоял, так как на него любили залезать и фотографироваться дети. Тетке это не понравилось. Коня сменил ангел с лицом совы. Не знаю, кто его делал, но Манфред фотографировал его со всех сторон, ангел-сова его явно возбуждал. Что или кто охраняет покой Хакана сейчас, я не знала, так как я очень редкий гость на кладбищах.

Тетя Эльзе была в коралловом. Она схватила воду и исчезла. На столике стояла бабушкина шкатулка. Дедовы письма были скреплены двумя офисными скрепками, почерк у деда был каллиграфический, я никогда не умела писать так аккуратно. Могу себе представить, какими бы были мои письма с фронта, их бы никто не смог прочитать, разве что спецслужбы или аптекари.

«Их было четыре, а сейчас три. Не знаю, где еще одно, буду искать. Может, читала, куда-то положила, забыла… Хотя не помню, чтобы я это читала. Ладно. Ты как?» Тетка присела рядом со мной на диван. Я решила рассказать ей о смерти деда. В конце концов, если человек помешан на смерти любимого, вряд ли он будет убиваться из-за смерти отца, которого никогда не видел. «Я – это очень странно, позавчера была на кремации твоего отца». «Это новая антифашистская игра молодежи? Еще раз убивать преданных орлов Рейха? Интересно… Ничего не читала об этом в прессе». «Нет. Дед был жив. Как оказалось. Был жив и был сумасшедшим. Его содержали в одном из специальных заведений. После себя оставил несколько записей на псевдоиврите, жуткие рисунки, Библию и хасидскую шляпу. Пока что все эти вещи у отца. Можешь посмотреть». «Зачем? Я и так знаю, что мне не подойдет хасидская шляпа. Хасидская шляпа с вуалью, бррррр». «Бррр. Да. Кроме того, она великовата для тебя».

«От чего он умер? Вряд ли от угрызений совести, ему сколько исполнилось?» «Девяносто четыре. Рак позвоночника». «Говоришь, он был сумасшедшим?» «Думаю, да. По крайней мере, все об этом говорят, даже Олаф, а ты знаешь, что он очень осторожен в оценках. Деда отправили в печь в разноцветных носках и ботинках, он не любил одинаковых вещей». «Я так и знала, что ничего хорошего мы от него не унаследуем. Сумасшествие и онкоболезни. Как будто одного сумасшествия мало», – пробурчала Эльзе. Трудно не согласиться.

«Я пойду, тебе очень идет этот цвет. Ты в нем, как маленький симпатичный риф». «Как ты думаешь, мне нужно надеть что-то траурное?» Я пожала плечами. «Отец не надевает». Тетка рассматривала меня. Я ничего не могла с собой поделать. Да, я никогда не одеваюсь ярко, но сегодня я была в темно-серой рубашке с черным кантом и черной юбке.