Отговорила роща золотая… Новокрестьянская поэзия

Я – посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.

Вот почему на речке-ряби,

В ракитах ветер-Алконост
Поет о Мекке и арабе,
Прозревших лик карельских звезд.

Все племена в едином слиты:

Алжир, оранжевый Бомбей
В кисете дедовском зашиты
До золотых, воскресных дней.

Есть в сивке доброе, слоновье,

И в елях финиковый шум, —
Как гость в зырянское зимовье
Приходит пестрый Эрзерум.

Китай за чайником мурлычет,

Чикаго смотрит чугуном…
Не Ярославна рано кычет
На забороле городском, —

То богоносный дух поэта

Над бурной родиной парит;
Она в громовый плащ одета,
Перековав луну на щит.

Левиафан, Молох с Ваалом —

Ее враги. Смертелен бой.
Но кроток луч над Валаамом,
Целуясь с ладожской волной.

А там, где снежную Печору

Полою застит небосклон,
В окно к тресковому помору
Стучится дед – пурговый сон.

Пусть кладенечные изломы

Врагов, как молния, разят, —
Есть на Руси живые дремы,
Невозмутимый, светлый сад.

Он в вербной слезке, в думе бабьей,

В богоявленье наяву,
И в дудке ветра об арабе,
Прозревшем Звездную Москву.

1918

Петр Васильевич Орешин (1887–1938)

«Вспыхнуло вешнее пламя…»

Вспыхнуло вешнее пламя,
Степи да небо кругом.
Воля, не ты ли над нами
Машешь высоким крылом?

Шире лесные просторы,

Ярче просторы земли.
Новые речи и споры
В поле жнецы повели.

Хижина светом объята,

Радость, как брага, хмельна.
Ходит по розовым хатам
Новая сказка – весна.

Стану сейчас на колени.

– Вольная, слава тебе!
Светлые вешние тени
Ходят по новой избе.

1917

Дед

В полях по колосьям – колдующий звон,
Поспел, закачался в туманах загон.

Гадает по звездам старуха изба,

На крыше – солома, на окнах – резьба.

За пламенным лесом толпа деревень,

С плетнем обнимается старый плетень.

Мурлычет над речкой усатая мгла,

С седым камышом разговор повела.

В колодец за пойлом полезло ведро.

Горит за погостом жар-птицы крыло.

Горит переметно у дедовых ног,

А хлеб по полям и зернист, и высок.

Жует, как корова, солому серпом

Невидимый дед в терему расписном.

Волосья – лохмотья седых облаков,

Глаза – будто свечки далеких веков.

На третий десяток старуха в гробу:

Поджатые губы и венчик на лбу.

Остался на свете невидимый дед,

В полях недожатых лазоревый свет.

Народу – деревня, а дед за селом

Живет со своим золотым петухом.

А ляжет на стол под божницею дед, —

Погаснет над рожью лазоревый свет.

За меру пшена и моченых краюх

Споет панихиду дружище-петух.

Придет в голубом сарафане весна,

Опять в решете зазвенят семена.

На полке, в божнице – зеленая муть,

Зеленая проседь, – пора отдохнуть:

Под саваном дед безответен и глух,

Без деда зарю кукарекнул петух.

1917