Отягощенные злом

Увы, но все военные корабли предназначены для перевозки некоего количества трупов – и «Николай Первый» в том не исключение. Существует специальная морозильная камера с полками, длиной два метра двадцать сантиметров. Очень удобно. Проблема в том, что, если бы я приказал положить тело предполагаемого генерала Абубакара Тимура туда – на корабле, вполне возможно, разразился бы бунт. В глазах моряков и морских пехотинцев, которые годами рвали жилы на Востоке, стреляли и принимали пули, горели в бронемашинах, подорванных фугасами, было бы кощунством положить тело главного террориста современного мира – да и вообще любого террориста – там, где находились тела погибших в этой тайной, и жестокой войне. Гадить холодильник на камбузе, который после этого пришлось бы выбрасывать, тоже никто не хотел. Выход нашли: положили тело в дальнем углу авиационного ангара, там, где, по словам техников, холоднее всего, и обложили мешок свежей порцией сухого льда из камбуза. Каждые восемь часов лед приходилось менять.

Сейчас я сидел на заправочной штанге десантного вертолета «Сикорского» и смотрел на лежащий передо мною мешок, обложенный тающим льдом. Злорадства, да и вообще радости не было, была какая-то темная пустота в душе. Ощущение того, что… что больше я не нужен в этом мире.

Вот так. Ведь совершенно не просто так провал в Риме оставили без последствий и дали мне возможность работать дальше. Совершенно не просто так. Это как с сибирскими лайками, которых натаскивают на медведей. Когда их учат – их натаскивают на ручных медведей, но при этом всегда дают медведю уйти, привязывают, а потом дают уйти – и лайки смотрят, как он уходит, давясь лаем в ошейнике-петле. Так вырабатывается ненависть – в следующий раз, уже на настоящей охоте, лайка будет бежать за медведем до конца. Голодная, возможно раненая, она не оставит след и будет бежать по нему, пока не упадет замертво.

Так и я. Персия и то, что там произошло, разделили мою жизнь на две половинки. Я научился ненавидеть. Все, что было до этого: Ирландия, даже Бейрут – все это было как не по-настоящему, как в игре. В армии, на флоте приучают думать именно так, чтобы не боялись летящих навстречу пуль, чтобы шли вперед, на врага. А вот в Персии все стало по-настоящему. Потому что, когда смотришь в глаза смертнице, которую ее родной отец отправил подорвать казачий патруль, не остается никаких сомнений в том, что это по-настоящему. И когда видишь детей, которым отрубили кисть руки за то, что они ходили в школу, а не в медресе, тоже понимаешь, что все это по-настоящему.

А когда стоишь у трупа убитого врага, главного врага, понимаешь, что ты настиг, догнал, уничтожил его, вот он – перед тобой, точнее, не он сам, а его труп… появляется ощущение пустоты. Я сделал погоню за этим уродом смыслом своей жизни – и теперь, получается, обессмыслил ее.

Нет, я не из тех, кто призывает мириться. Все мои мысли о том, что они – такие же, как и мы, улетучились как дым в том месте, где казнили детей. Они не такие, как мы. Я просто теперь понимаю, что ничего не завершилось. Совершенно ничего. На место одного придут другие, и все продолжится, как раньше.

Интересно – а когда наши деды брали Багдад, что они думали про все это? Знали они о том, что впереди – сорок с лишним лет Замирения, кровавой и страшной войны на Востоке? Или не знали? А если бы знали – что они бы сделали? Наверное, то же самое, что сделали в жизни. Просто мы сейчас хорошо живем, потому нам и отступать есть куда…

– Господин адмирал…

Посыльный. Молодой совсем еще матрос. Дай ему бог – дай бог хотя бы ему – увидеть конец войны…

– Закрытый сеанс с Петербургом через пять минут. Разрешите, я подежурю?

А я и забыл.

– Разрешаю. Смотри внимательнее.

– Так точно, Ваше Высокопревосходительство!

Когда я поднялся в оперативный штаб авианосца, меня встретили аплодисментами. Совершенно непривычно и для меня как-то… неприятно, что ли. Нет, даже не неприятно… просто не по себе. Никогда и никто меня не встречал аплодисментами, никогда я не делал свою работу ради аплодисментов. Я просто делал ее, чтобы оставаться самим собой.

На экране – улыбающиеся лица. Военно-морской министр, директор ГРУ, директор военно-морской разведки, Путилов – начальник СЕИВК. Уже поэтому понятно…

– Взяли? – спросил я.

– Подтверждено анализом ДНК. Совпадение девяносто девять и девять. Взяли!

Ошибки быть не может. Тимур, как бывший военный, сдавал образцы биоматериала для генетической экспертизы на случай своей гибели и невозможности опознания. Это было еще тогда, когда не шла война… точнее, когда было перемирие. Неизвестных солдат нет и быть не может.

Так что в мешке, обложенном сухим льдом, лежит генерал Абубакар Тимур, решением Священного Синода объявленный вне закона, бывший генерал шахской службы безопасности САВАК, британский агент и террорист номер один в списке особо разыскиваемых террористов. Мы его взяли. Вот и все!

– Все закончилось! – сказал кто-то.

– Ни хрена не закончилось! – развернулся я, дурной от нахлынувшей на меня непонятной злобы. – Все только начинается…

Лето 2015 года