Откат к "заводским настройкам" (СИ)

— Было б, что пропускать! — парировал я, но музыка мне понравилась — она идеально ложилась на мое дорожное настроение. Пусть, и не в Париж едем, но, как по мне, Владивосток не хуже.

— Но сбудутся сны, и я вернусь навеки

В ласковый плен мансард и площадей,

Будут они меня встречать и ветер,

Ветер надежды и любви моей…

«О да! Ветер надежд — это мое все!» — подумалось мне, но я не стал этого произносить вслух — и так все понятно.

— Пацаны, пожрать бы, — зевнув, произнес проснувшийся Леньчик. С его тучной комплекцией суточное голодание он переносил плохо. Поднявшись с полки, он приподнял её и достал из багажного ящика свою спортивную сумку, с которой отправился в дорогу. Расстегнув молнию, он вытащил из нее завернутую в фольгу жареную курицу и несколько яиц. Подозрительно обнюхав сверток, он довольно кивнул и водрузил хавчик на стол:

— Вроде бы не протухло!

Патлас, слегка убавив звук динамика, спрыгнул с верхней полки и присел рядом с Леньчиком.

— А жрать действительно охота! — произнес он, тоже понюхав припасы толстяка. После чего полез за своей сумкой. Ну и я не отстал от своих друзей — едой меня родители тоже снабдили. Вскоре небольшой столик был завален отварными яйцами, курицей, конфетами и печеньем разных сортов.

— Живем, пацаны! — радостно потер ладошки Патлас.

В моем животе громко заурчало при виде домашнего изобилия, а рот наполнился тягучей слюной.

Дверь в купе отъехала в сторону, и к нам заглянула миленькая молодая проводница. Я оценил её соблазнительную крепкую грудь, выглядывающую сквозь несколько расстегнутых верхних пуговок форменной белой рубашке РЖД. А ничего так, соска! Пацаны тоже смотрели на проводницу, едва сдерживая вожделение и капая слюной, выделяющейся отнюдь не из-за жаренной курицы. Хотя вот эту самую курицу я отжарил бы с превеликим удовольствием!

— Ребята, вы уже проснулись? — выразительно хлопая ресницами, сладким голоском произнесла проводница. — Чаю не хотите?

«Хотим, но не чаю», — мысленно ответил ей я.

— Офигеть, какой сервис на советских железных дорогах! — воскликнул Патлас, восхищенно сверкая глазками. — И где только таких прекрасных проводниц набирают?

— Я из Владивостокского студотряда, — улыбнувшись, призналась девушка. — Пединститут, третий курс.

— Ух, ты, — продолжил мило болтать с ней Алеха, — а мы тоже поступать едем!

— И куда же хотите? — поинтересовалась проводница.

— В морской хотим, — без задней мысли сообщил ей Алеха, — чтобы в загранку без проблем ходить!

— Ну, да, — кивнула девушка, тряхнув аккуратно стриженными пепельными волосами, — во Владике такие институты имеются… Так чай будете, ребята?

— Конечно! — в один голос воскликнули мы.

— Тогда готовьте мелочь, — произнесла она, разворачиваясь и демонстрируя отличную подтянутую попку, — сдачи нет.

Когда она пошла по коридору, мы втроем высунулись из открытой двери, следя со сладостным замиранием в груди за её покачивающейся походкой — поезд набрал приличный ход, и вагон качало не по-детски. К слову, ножки у нее тоже были, что надо — почти от ушей!

— Офигительная шмара! — с придыханием сообщил Патлас, когда мы засунулись обратно в купешку. — Я б ей вдул!

— Можно подумать, что ты один такой! — усмехнулся я. — Я б ей тоже вдул! Да и Леньчик бы, наверное, не отказался? — Наш молчаливый друг лишь утвердительно качнул головой в подтверждение моих слов. — Вот видишь, — произнес я, — только нихрена у нас не выйдет!

— Эт, почему же? — вскинулся Патлас.

— Да у нее, я думаю, тут хватает таких «я б вдувальщиков», — рассмеялся я. — А таких неотразимых, чтобы любая баба давала, среди нас, увы, нет!

— Ну, это мы еще посмотрим! — продолжал хорохориться Патлас, на самом деле прекрасно понимая, что ему ничего не светит. — А ведь вдувает ей кто-то… Жаль, что не я… — мечтательно произнес он на последок.

В «расстроенных» чувствах Патлас вновь залез на верхнюю полку и добавил звука поездной «радиоточки». Из динамиков донесся легко узнаваемый музыкальный ритм и речитатив Виктора Цоя:

— У меня есть дом, только нет ключей.

У меня есть солнце, но оно среди туч.

Есть голова, только нет плечей,

Но я вижу, как тучи режут солнечный луч.

У меня есть слово, но в нем нет букв.

У меня есть лес, но нет топоров.

У меня есть время, но нет сил ждать.

И есть ещё ночь, но в ней нет снов.

Цоя любили все: и я, и Патлас, и даже вечно молчаливый Леньчик. Едва прозвучали знакомые слова песни, как мы уже ей подпевали:

— И есть еще белые, белые дни,

Белые горы и белый лёд,

Но всё, что мне нужно -

Это несколько слов

И место для шага вперёд!

От такой простой, но вместе с тем глубокомысленной текстовки по телу пробежали колючие мурашки — все, что мне нужно — это несколько слов и место для шага вперед!

— Сильно! — выдохнул я, когда песня закончилась. — Жаль только, что недолго ему осталось — разобьется в середине августа на машине… — Выдал я неожиданно даже для самого себя.

— Чего? — Глаза у Патласа округлились. — Кто разобьется в августе? Цой? Серега, ты с чего это взял?

Но я не отвечал на вопросы Алехи, вдруг зависнув, глядя в одну точку.

— Серж! — позвал он меня. — Серж!