Отходняк после ящика водки

Помню, мы стоим рядом на площади Св. Марка, он смотрит на туристов, которые съехались в Венецию, ожидая там увидеть феерию, а нашли толпы сонных пенсионеров в дешевых масках, и комментирует:

– Упадок сил на Западе! Все, Европа кончилась. У них тут к 35 годам импотенция! Я поднимал статистику. Это ж страшно… Людям ниче-го не хочется. А «третий мир» всегда готов! Вот, тут карнавал, но 90 процентов масок неинтересны. У людей нет воображения! И ничего не происходит. Что же мне прикажете снимать?..

По ходу монолога – дело происходило на площади – к нам подвезли инвалидную коляску с парализованным стариком. К дедушке подвели одинокую даму в пластиковой маске за три доллара, и тот долго снимал ее, недвижную, на видео.

– Вот он, образ Европы! – в сердцах сказал Эрнст, разозлился и пошел ругаться с начальником карнавального оргкомитета синьором Момой. Я тоже пошел за компанию. Мома оказался угрюмым изможденным человеком с лысиной. Эрнст тыкал в программу карнавала и спрашивал венецианского начальника:

– И где красочные шествия? Где уличные театры мирового класса? Где балы? Я зачем тут сижу две недели, а?

Ну, спрашивал он не напрямую, а через переводчика, в роли которого выступал будущая медиазвезда Валерий Панюшкин; мир тесен, он тогда писал диссертацию во Флоренции, чинквенто-кватроченто, и вот подрядился подработать. Наш чичероне после ушел из науки в глянцевую журналистику (журналы «Матадор» и «Автопилот»), а оттуда в политическую – из которой тоже, говорят, ушел.

Когда надоело скандалить, мы пошли в кабак – тратторию La Perla, где и отметили 23 Февраля. Тост по этому поводу выпало произносить Эрнсту: он все-таки оказался старший по званию (как кандидату наук, ему давно уже дали майора запаса; сейчас небось он и вовсе генерал).

А за полгода до этого мы точно так же параллельно освещали Памплонскую фиесту, по следам Хемингуэя. Эрнст приехал туда, чтоб открыть этот праздник для русских – как ранее он (по его словам, именно он) открыл для нас Каннский фестиваль, бразильский карнавал и еще много чего. Забавно, что быков он освещал будучи не лохом-гуманитарием (как Хемингуэй), но кандидатом биологических наук. Такая академическая подготовка по идее должна была уберечь Эрнста от ляпов, которые попадаются у писателя Хемингуэя, человека вообще без образования. Так, нобелевский лауреат в каком-то из своих текстов невысоко оценил одного корридного быка: тот-де плох, поскольку не различает цветов. Эрнст же сообщил мне со снисходительной улыбкой, что быки все дальтоники, это он как биолог гарантирует… В Памплоне Эрнсту тогда больше всего понравилось, что там любят русских, – ведь по всей остальной Европе это к тому времени давно прошло. «Приятно же, когда тебя любят, это нормальная потребность человека», – довольно рассуждал он. Любовь к русским обнаружилась случайно: Эрнста приняли за американца и на корриде намеренно облили красным вином. Он указал злоумышленникам на их ошибку, они распространили эту весть по амфитеатру, и всей группе с ближних рядов стали передавать вино и бутерброды.

НАЧАЛО БОЛЬШОЙ КАРЬЕРЫ

А вот что было дальше. Еще цитата из Эрнста: «После того как Владьку убили, меня стали сюда (в Останкино) настойчиво выдергивать, потому что знали, кто писал план трансформации. От этого первого предложения я отказался…»

Наверное, казалось, что это мелко, ведь: «Я вообще не собирался заниматься телевидением. Я (когда-то) поступал на Высшие режиссерские курсы, в мастерскую детского кино, которую набирал Ролан Быков».

Он даже сдал экзамены!

Но не судьба была.

«Из пяти сдавших окончательный экзамен он (Быков) не взял двух – меня и Валеру Тодоровского».

Жестокий удар по самолюбию… А где те счастливчики, которых маэстро взял? Ну вот где они, эти умники, эти Феллини? – спросите вы. Может, они в Голливуде, «Оскаров» берут? Эрнст вам ответит: «Один работает ассистентом на телевидении, второй снимает клипы, третий занимается бизнесом». Маэстро отравил старт классику русского «ящика».

Но после Эрнста еще раз позвали на ТВ. Он так про это после вспомнил: «Я спросил себя: "Почему ты отказываешься? Это же вызов"».

Вызов он, как вы понимаете, принял.

Ну и сразу – он же стал государственным человеком – про политику, его словами, совсем коротко: «Наша интеллигенция всегда была убеждена в злонамеренности власти. Так сложилось, что любое действие правительства в среде интеллигенции должно было вызывать либо сопротивление, либо осмеяние. Это как врожденный вывих. Человек не анализирует, почему наверху поступают так или иначе, иногда даже не может проанализировать, потому что у него недостаточно информации. Он против только потому, что эти действия производит власть. Представьте себе: горит дом, оттуда пытаются выбраться люди, рядом с домом стоит интеллигент и, вместо того чтобы помочь вынести ребенка, говорит: «Я стою и наблюдаю, я буду потом свидетельствовать, что из-за этой чертовой власти сгорели дом и люди». Такая позиция мне глубоко неприятна».

И, как говорится, что делать?