Отходняк после ящика водки

– Фактически Америка для меня первая страна, куда я поехал за границу. Причем я туда поехал не как многие – после 90-х годов, а еще при Советской власти. То есть можешь себе представить, да? Был там 86-й или 87-й год. Еще было Политбюро, еще не было пресловутых кооперативов, не было частной собственности. Не было шоу под названием «съезд народных депутатов». Америка для меня стала шоком – это было такое откровение, открытие. Я физиологически до сих пор помню, что дышал иначе. Понимаешь, я ходил по лесу небоскребов Нью-Йорка и – ощущение: абсолютно интернациональная страна, абсолютно, с каким-то таким внутренним духом свободы. Конечно, это потом все изменилось и я увидел много того, чего не видел раньше. Сейчас я понимаю, в чем разница между Америкой и Россией, Америкой и Европой – мне кажется, что я понимаю. И конечно же, нет уже такой однозначной превосходной формы высказываний в адрес Америки – я сегодня достаточно сдержан. Но в целом, вот знаешь, остается теплота… Это как первая любовь, как первое открытие. Я ощутил исключительный комфорт комбинации, знаешь, – физиологии, души, настроения, то есть и зрительный, и звуковой ряд, и эмоциональный ряд – настолько комфортно и приятно.

– Смог бы жить там совсем?

– В постановке «смог бы жить», мне кажется, что бы смог.

– А в постановке – смог бы жить с той же мерой комфортности и самореализации?

– Нет, не смог бы.

– Чего не хватит?

– Языка. Я говорю по-английски. Но сейчас я не о языке как средстве передачи информации, а о языке как части существования.

– Эстетическая категория?

– Да. Язык – это часть меня. То есть я должен говорить так, как хочу. Я никогда не научусь говорить по-английски так, как по-русски. Я хочу слышать то, что хочу. Для меня это часть мира. Или часть жизни. Есть шесть наших органов чувств, а вот язык для меня – это как музыка, как литература. Вот без этого мне бы сильно чего-то не хватало… Я потерял бы…

– А на твоей родине, на Украине?

– Сейчас уже то же самое. Хотя в детстве я украинским владел достаточно хорошо.

– Но сейчас и на Украине можно жить, общаясь только на русском. Еще долго можно будет так жить.

– Ты имеешь в виду, мог бы я жить на Украине?

– Да.

– В этом смысле я не вижу большой разницы с Россией. Небольшая разница есть, с точки зрения, ну скажем, культурологических ценностей.

– А вот в чем – ты как человек, который родился на Украине, причем в той ее самой западной части, которая в наибольшей степени антимоскальски настроена, – вот ты можешь сформулировать суть претензий украинцев к России, не позволяющих им жить в одном государстве? Или это все на уровне эмоций? А сформулировать это в виде слов невозможно?

– Да нет, конечно, возможно. Все ж понятно: люди жили совершенно в другом обществе.

– В каком таком другом? Ты имеешь в виду Польшу в 39-м году?

– Да. Поверь, Алик, это большая разница. Это было нормальное развитое капиталистическое общество. Это не была какая-то окраина чего-то.

– Нет, ну это была Австро-Венгрия для начала, а не Польша никакая.