Откровение

Рядом нёсся как выпущенная из лука гигантская стрела чёрный конь. Красные волосы Олега слились с его красной гривой, как и Томас пригнулся, но не вцепился судорожно, его пальцы похлопывали по шее коня, поглаживали. Мол, хорошо, так и давай, но ты можешь и быстрее, знаю…

Томас не выдержал, отвернул лицо от секущего ветра. Ощущение такое, что в узкую щель забрала настойчиво протискивается холодный клинок мизерикордии, так пусть же пытается пробиться сквозь железный шлем, а для ушей, слава Пречистой, пока что дыр не придумали.

Олег указал пальцем вверх. Томас не понял, а когда внезапно всё озарилось светом, мелькнули блестящие изломы, словно со всех сторон сверкали гигантские глыбы льда, а потом снова свистящая в ушах пустота, запоздало сообразил, что проскочили слой второго неба, где обитают небесные существа повыше ангелов.

Прозевал он и третье небо, лишь четвёртое успел заметить издали по внезапной полоске света, но конь к тому времени разогнался так, что в глазах вспыхнуло на короткий миг, и снова Томас прилагал все усилия, чтобы спрятаться за гордой гривой, не дать себя сорвать уже не ветру, а ревущему урагану.

Пятое заметил только по вспышке, оставалось одно, последнее, ветер ревёт вроде бы не так свирепо, или же привык, притерпелся, в теле был жар, почему-то по лицу потекло солёное, дышать стало тяжело. Решил, что от страха, но когда плечи прижгло как горячим железом, он в панике сообразил, что печёт в самом деле железом! Железо доспехов какой-то нечестивой магией разогрелось как в костре, печёт проклятое, будто не хозяина, а еретика, врага церкви!

Сияние впереди выросло, охватило мир. Надвинулись и пронеслись по обе стороны блистающие стены горного хрусталя. Томас успел различить даже вкрапления халцедона и яшмы, так это в милю-другую шириной, затем блеск остался позади. Сквозь невыносимый жар он понял, что кони замедляют скачку, чтобы с разгону не врезаться в твердь над седьмым небом, потому и шестое успел заметить, потому, если вытерпит раскаленные доспехи ещё чуть-чуть, то уцелеет… может быть.

Он чувствовал, как слёзы от боли смешиваются с солёным потом, благо — язычник не зрит, надсмехаться не сможет. В глазах стоял красный туман, выедающий глаза, от гладкой конской кожи несло жаром как из озера лавы, где топнут нечестивые души…

Сквозь рёв урагана услышал вскрик калики. В залитых потом и кровью глазах мелькнуло странное видение: исполинские зубчатые колёса, тяжёлые жернова, размером с горные хребты. Снова зубчатые колеса вовсе немыслимых размеров, все хитроумно и сложно сцепленные одно с другим, Томас даже услышал скрип, тяжёлый рокот, потрясённо понял, что это и есть колёса мироздания, которые движут небесными сферами, на которых укреплены звёзды, Луна и даже само Солнце…

Он пытался смахнуть пот, железная перчатка звякнула по железу шлема. Он зарычал в бешенстве, тряхнул головой, порыв ветра вцепился и начал отрывать от коня. Томас застыл в страхе, вцепился, взмолился Пречистой, чтобы хоть поддержала в этот страшный миг, всего лишь поддержала за спину, а даже он сам, от ужаса, вспотел так, что глаза залило как при ливне, доспехи шипели, охлаждаясь, он с нечеловеческими усилиями снова прильнул к спасительной конской шее, схоронившись в красной гриве как ребёнок под одеялом, под ним начало потряхивать, он всё не раскрывал глаз, ещё не веря, что конь настолько замедлил бег, потом ясно ощутил неистовый галоп… Когда почудилось, что ветер стал не таким свирепым, начал дышать свободнее, всё ещё страшась заглотнуть воздуха больше, разорвёт изнутри, но свист в ушах в самом деле начал стихать.

Он рискнул чуть-чуть приоткрыть глаза, успел увидеть между торчащими как у волка ушами коня зелёное. Давление воздуха в грудь быстро слабело, конь ещё скакал, но Томас различал мгновенно возникающие вдали деревья, что проносились мимо как призраки, исчезали, а на самом горизонте радостный оранжевый свет. Томас различил контуры сказочного дворца…

Сверху блистало оранжевым. Ни звёзд, ни Солнца, по сторонам мелькали зелёные полосы, под ногами струилось такое же зелёное, но ещё через мгновение он начал различать бешено скачущие ноги, а затем конь перешёл на рысь, на грунь, остановился. На морде висела пена, бока взмокли, в мыле, он дышал тяжело, глаза дикие, неверящие.

Томас слез, почти свалился, дрожащими руками содрал шлем. Лицо горело, словно натёртое камнем для заточки меча. Когда облизнул губы, ощутил солоноватое.

Калика соскочил с коня неподалеку, присел, охнул, болезненно поморщившись. Красные волосы слиплись, растрепались как у чёрта, он был как ругательство в этом сверкающем благостном мире, чистом и зелёном. Лицо тоже красное, будто натёртое кирпичом. Веки набрякли, Томас смутно удивился, что не вывернуло и не сорвало ветром, вот уж дублёная кожа у отшельника. Да что там дублёная, та бы не выдержала…

— Ну как? — спросил он грубым голосом язычника, которого не коснулась благодать истинной веры. — Мы, кажись, на месте. Выше уже некуда. Гляди, всего миг, а уже здесь…