Откровение

Только нас не будет, подумал Томас тоскливо. Даже лежать было тяжело, он с ужасом думал, что надо подниматься и тащить себя, а это, как говорит калика, шесть пудов мяса и костей да два пуда раскаленного на солнце железа. Можно было бы и в фунтах, но в загадочных пудах звучало колдовски таинственно и казалось настолько больше, что Томасу стало себя до слез жалко.

А калика оглянулся через плечо, удивился:

— Ты все еще лежишь? С чего бы? Ишь, разлежался… Бока отдавишь, лежун…

Томас уперся растопыренными ладонями в горячий песок, начал с усилием отрывать себя, поднимать, мышцы трещали, он вспомнил загадочные слова калики, что самая трудная борьба — это борьба с самим собой, ибо победить себя бывает труднее, чем сарацина, вторая часть души сопротивляется отчаянно, уговаривает лечь, отдохнуть еще малость, поспать, а работу другой сделает, работа дураков любит…

Он не помнил, как сумел подняться, но когда по бокам закачались оранжевые горбы, а ноги начали попеременно зарываться по щиколотку в песок, он со смутным удивлением понял, что сумел подняться и что уже бредет, на нем железные доспехи, за спиной щит и меч, не бросил, даже в бреду не потерял, рыцарство уже в крови…

Солнце накалило доспехи так, что на них можно было жарить яичницу. Похоже, калика уже подумывал о таком, не зря осматривается, словно ищет яйценосных ящериц или черепах. Оторвался от Томаса довольно далеко, потом Томас увидел, как фигура в звериной одежде остановилась на одном бархане, и Томас решил, что в звериной душе калики наконец-то пискнуло нечто человеческое, потому и решил подождать спутника. Не совсем потерян для христианского спасения…

Когда Томас дотащился до подножья бархана, калика как ящерица грелся наверху, он уловил в накалённом воздухе едва слышные запахи, странно знакомые, хотя явно никогда не слышал. Калика помахал рукой, Томас нехотя поднялся, дважды падал и остаток пути проделал, как гордый лев, на четвереньках.

За четверть мили к югу виднелись крохотные пальмы. Худые облезлые верблюды паслись по самому краю, ветер трепал ветхое полотнище двух шатров. Людей Томас не рассмотрел, наверняка лежат в тени у ручья. В голове снова застучали молоты, все тело невыносимо зудело. Он едва сдерживался от неистового желания сбросить все железо, раздеться донага и драть себя когтями как дикий зверь дерет дерево, помечая места охоты.

Лицо калики было странное. Томасу почудилось, что у отшельника вздрагивают губы, а в глазах поблескивает нечто похожее на слёзы. Таким Томас даже представить не мог всегда занудного и рассудительного искателя Истины, испугался сам:

— Что-то случилось?

— Да нет, пустяки… — ответил калика прерывистым голосом, словно после долгого плача. — Просто дивлюсь, как давно я не был здесь.

Томас удивленно окинул взором далекую кучку верблюдов. Толкаясь, горбатые звери общипывают уцелевший куст чертополоха, названного здесь верблюжьей колючкой. В оазис их не допускают, клочок зеленой земли сужается с каждым годом.

— Ну и что? Вот уж не думал, что зрелище этих бедуинов исторгнет у тебя такие вздохи!

Калика кивнул, взгляд его потух. Томас непонимающе смотрел, как он с обвисшими, как от невыносимой тяжести, плечами начал спускаться с бархана. Не оборачиваясь, сказал потвердевшим голосом:

— Ты прав. Нечего распускать нюни. Мало ли, что в прошлый раз здесь я с нею ловил рыбу.

Томас с трудом догнал, сейчас выкладывал все силы, даже занимал из завтрашнего дня, ибо видел, как растёт зеленое пятно, где снимет, разденется, будет чесаться вволю и долго…

— Рыбу?

— Да.

— Какую рыбу? Черепах?

— И черепах, — откликнулся калика, он уходил, не оглядываясь. — Я нырял на самое дно моря, доставал для неё раковины с жемчужинами. Она им так радовалась! Это было как раз вот здесь, где мы идем. Тут стояли огромные морские корабли с тремя рядами вёсел. А исполинский дворец царя Амика возвышался вот там, где теперь другие корабли, двугорбые… Корабли пустыни!.. Шапка падала, когда пытался посмотреть на покрытую золотом крышу!

Томас обалдело смотрел в широкую спину, что сейчас сгорбилась, стала поменьше. Каркнул пересохшим голосом:

— Ну да, море!.. Скажи ещё — горы, покрытые льдом!

Калика ответил тихо, не оборачиваясь:

— Горы? Нет, по горам здесь я бродил ещё раньше. Тогда шагу нельзя было ступить, чтобы пятки не подпалить на лаве… Голова трещала от грохота: эти жерла били в небо камнями, будто воевали! Столько выбрасывали камней и пепла, что неба не было видно вовсе…

— Еретик, — прошептал Томас. — Что ты мелешь… Перегрелся… Лучше уж шлем на голове, чем так заговариваться… Рыбу он ловил!

— Рыбу, — подтвердил Олег с печалью. — Большую, кистепёрую. А то и вовсе панцырную. Как вон ты, только в костяном доспехе, вроде рака… Спокойную такую, не суетливую, не наглую…