Откровение Егора Анохина

— Верно! — обрадовался Мишка. — Царя нет— свергли! Бога нет — упразднили… Теперь я царь и Бог. Я! — ткнул себе в грудь Чиркун. — Я казню и милую! Вот Пудяков для меня указ, но он, вишь, хорош! — Мишка взял за плечо уронившего голову на грудь командира заградительного отряда и потряс его. — Васька, очнись! Слышь, о тебе говорю!.. Ребята, отведите его в сенцы, там прохладней, пусть отлежится на сундуке.

Два красноармейца, те, что были здесь все время, подняли Пудякова со скамейки и поволокли в сени, а Мишка снова повернулся к отцу Александру, ткнул себя в грудь:

— Так вот, я царь и Бог!

— А тебе не страшно? — тихо спросил отец Александр.

— Кого?

— Вседозволенности…

— Кого, кого?.. Мне никого не страшно! Хошь, я завтра церковь закрою? Хошь?.. Я и тебя могу отменить…

— Не верит он, — насмешливо протянул плясун, подзадоривая Мишку. — Гля-кось, смотрит как? Мол, плетешь с пьяной головы. Бог и царьон…

— Не верит? — глянулна плясуна Мишка. — А ты веришь?

— Докажи — поверю! — усмехнулся плясун.

— Я докажу, прям щас докажу, — повернулся Мишка к попу. — Ответь мне, батюшка, где твой Бог, где твой Христос с его правдой? Почему не поразят нас, тех, кто их отменил? Почему?

— Бог милосерден… Каждому дает срок одуматься. А от суда никому не уйти… Время придет — накажет…

— Не плети! — перебил Мишка. — Ты ответь, где правда Христова? Почему ее нет на земле?

— Если правда Христова не осуществляется в мире… то в этом повинна не правда Христова, а неправда человечья…

— Как, как? Значит, есть правда Христова?

— Есть! — мотнул волосатой головой отец Александр.

— Ага! — засмеялся Чиркун. — Хорошо. Как там Христос говорил: возлюби ближнего своего. Это Христова правда… Ты, служитель Божий, несешь нам его правду. Значит, сам ты веришь в правду Христову и обязан следовать ей. Я твой ближний! Но я отменил твоего Бога, я для тебя гадок, мерзок. Но по правде Христовой ты любить должен врага своего, а друга любить ничего не стоить… Любишь ты меня, а? Ответь! Отвечай… — Мишка отчего-то разъярился, схватил обеими руками попа за грудки, притянул к себе и скрипнул зубами. — Любишь?

— Люблю… Ты не знаешь сам, что творишь.

Мишка оттолкнул, бросил попа на лавку и повернулся ко всем сидевшим за столом, засмеялся хрипло, объявил:

— Слыхали, он меня любит, — и опять повернулся к отцу Александру. — Бога нет, дурак! Я — Бог! Где он, твой Бог, где?.. Пусть придет, накажет меня. Позови его! Если он всеведущ, почему он не заступится за тебя, верного слугу своего? Ну! Я плюю на твоего Бога, я на тебя плюю. — Чиркун харкнул в лицо попа.

Отец Александр молча вытерся рукавом.

— И теперь любишь?

— Отстань от него, слышь? — сказал громко Егор. — Он тебя не трогает!

— Ты кого защищаешь? Ты коммунист иль кто?.. Иль уже зятьком попа себя чувствуешь?! — выкрикнув это, Мишка быстро оглянулся на дверь в горницу, дернул своим кадыком вверх-вниз, снова схватил попа за грудки, поднял с лавки. — Я тебе сейчас докажу, что я судьбы вершу, а не Бог. Ты поймешь, что Бога нет! Я щас с твоей дочерью грех совершу. — Чиркун отбросил, оттолкнул попа назад и широко и уверенно шагнул к двери в горницу.

Егор вскочил, рванулся к нему, но мордастый подсек ногой сзади, сбил его на пол, навалился сверху. Веселый плясун кинулся к ним. Они с грохотом свалили лавку, разбили стакан. Красноармейцы помогли мордастому и плясуну связать, стянуть руки Егора длинной утиркой, заткнули рот. Анохин бился на полу, сопел. Кровь из носа текла по щеке. Сердце разрывалось. Из горницы визг доносился, крики. Вылетела попадья, упала у порога. Наверно, Мишка вышвырнул ее оттуда. Вскочила попадья и снова рванулась в горницу, но мордастый обхватил ее сзади руками, вытолкал в сени, закрыл двери и вцепился в ручку, не давая открыть. Плясун с веселым лицом стоял посреди комнаты, следил в раскрытую дверь за тем, что творится в горнице, улыбался сладострастно, потом весело крикнул:

— Помочь?

Но с места не сдвинулся.

Анохин что есть мочи рванулся, стараясь вырвать руки, мотнул головой, но не смог освободиться. Плясун сильно ударил его пинком в бок, прикрикнул:

— Лежи! Не рыпайся!

Егор перестал биться на полу, понял, что не вырваться. Только по-прежнему дергал туго стянутыми руками, ослаблял узел. Поддавался он слабо, но поддавался. Глаза Анохин закрыл. Слезы лились, смешивались с кровью. И казалось, что сердце не выдержит сейчас, разорвется.

Из горницы возня доносилась, утробный, приглушенный хрип. А над головой — быстрое бормотание отца Александра:

— Восстань, Господи, во гневе Твоем. Подвигнись против неистовства врагов моих, пробудись для мя на суд, который Ты заповедал. Внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой! Ибо я к Тя молюсь. Господи, не удаляйся от мя: сила моя! Поспеши на помощь мне!