Откровение Егора Анохина

По деревне их вели два бойца, шли сзади, выставив винтовки. Предупредили: если вздумают бежать, церемониться не будут, революция все спишет. Помнится, прохладный утренник обдувал разгоряченное лицо. Светало. Солнце выставило алый краешек из-за Киселевского бугра. А в деревне суетня какая-то приглушенная. Негромкие голоса. Кучки людей то тут, то там видны на улицах, на лугу. И все в одну сторону движутся, к Хутору. Туда же вели и братьев. Егор догадался — к сараю Гольцова. Там вчера заперли красноармейцев и Мишку с Андрюшкой. Во дворе Гольцова несколько лошадей видно, и среди них выделяется белый конь Маркелина. Толпятся красноармейцы. Двери сарая распахнуты. Ни Мишки Чиркунова, ни Пудякова, ни Маркелина не видно, но мордастый боец заградительного отряда с синяком под глазом и плясун здесь. Плясун глянул на подошедших Егора с братом и отвернулся. Был он сегодня хмур.

Анохиных втолкнули в сарай, где было уже человек десять. Мужики сидели на соломенной трухе у стен, стояли, переговаривались мрачно, вполголоса.

— И чего теперь будет?

— Судить будут, чего…

—У них суд скорый: пулю в лоб и к Богу в рай…

— Не решатся… Мы ведь не убили никого, — возразил Трофим Булыгин. — Скорее в концлагерь, в Тамбов отправят…

— Чикаться они будут с тобой… Бунт! Контрреволюция…

— Левольверт они у тебя забрали? — шепотом спросил кто-то у Булыгина.

Егор глянул в сторону спрашивающего и узнал Митька Павлушина, отчаянного, но бедного мужика лет тридцати. Бедного оттого, что любил выпить, погулять. Мог пропить все с себя.

— Забрали.

— Жалко, — пробормотал Павлушин.

Втолкнули в сарай еще двоих и закрыли, заперли дверь. Мужики продолжали переговариваться в полутьме. Свет проникал в щели двери.

— Мужики, пошарьте, нет ли где сердечника? Помните, Докин как? — прошептал горячо Митек Павлушин.

— Шустер больно, — ответили ему. — Где он теперь, твой Докин!

— Аким, а ты как сюда попал? Тебя, вроде, вчера у попа не было? — спросил у Акима Поликашина Трофим Булыгин.

— За кумпанию, — ответил кто-то со смешком за Акима.

— Скорее за язык, — еще кто-то отозвался. — Тебя, Аким, язык до могилы доведет…

— А где Маркелин? Чиркунов? Чей-та их не видать?

— Решають, как получше истребить нас.

— Господи, сколько же нам еще терпеть? — пробормотал кто-то.

— Говорять, большакам власть дана мучить народ сорок два месяца… Так в писании сказано…

— И сколько же осталось?

— Тридцать третий месяц идет…

— Долго еще мучиться.

Митек Павлушин ходил по сараю, ощупывал стены, бормотал:

— Крепко строил Федька, ни щели нету, — потом остановился, сказал: — Мужики, а если крышу разобрать с той стороны. Там омет, вылезем, не заметят…

— Ага, не заметят. Видал их сколько? Только сунься. Как Докин на Киселевский бугор загремишь!

— Ну, вы как хотитя, а я попробую… Подсадитя меня, ага, вот так…

Митек зашуршал, зашелестел соломой, сухой, слежавшейся, раздвинул ветловые прутья. Соломенная труха посыпалась сверху, запахло пылью. И сразу загремел запор. Мужики думали, что красноармейцы услышали, что крышу разбирают, но, когда открылась дверь, раздался зычный голос Маркелина:

— Выходи по одному! Живо!

На улице красноармейцы окружали небольшую толпу баб и стариков, родственников арестованных.

Маркелин, Пудяков, Чиркунов стояли отдельно. За ними с винтовками наготове в ряд красноармейцев десять.

— Становись здесь! — командовал, указывая на стену сарая, Маркелин. Он в гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, даже крючки воротника сцеплены, затянут в ремни. Маленькие черные глаза блестят решительно.

Вышли все из сарая, столпились у стены. Маркелин вытащил револьвер, шагнул к ним, крикнул, хотя они были рядом:

— Бунтовать?! Против власти народной бунтовать?! Где Трофим Булыгин?

Мужики молчали. Трофим, стоявший позади, откликнулся тихо:

— Тута я…

— Выйди вперед!

Трофим выбрался из толпы уступавших ему дорогу мужиков.

Маркелин быстро вскинул револьвер и выстрелил. Егор видел сзади, что Трофим как-то странно передернул плечами, будто стряхивал пыль со спины, и стал медленно клониться, падать вперед к Маркелину. А мужики от неожиданности и мгновенного испуга шарахнулись к стене, плотнее сбились в кучу. Трофим Булыгин упал лицом в землю, в траву, и застыл. В толпе родственников кто-то тонко и резко взвыл, колыхнулись люди, но красноармейцы выставили им навстречу винтовки со штыками.

— Каждый из вас заслуживает этого! — орал, указывал револьвером на труп Трофима Маркелин. — И в моей власти расстрелять вас как контру, как восставших против Советской власти. Но я милостив… — Маркелин запнулся, замолчал, глядя растерянно на Егора, и спросил недоуменно, совершенно другим тоном: — А как ты с ними оказался? — Потом повернулся к Мишке Чиркунову. — Анохин тоже бунтовал?

Мишка отвел глаза, помедлил, буркнул:

— Брательник его был… Вот его и взяли…

— А Егор при чем?

— Ни при чем… Случайно… должно.