Откровение и сокровение

«Конечно, побеждая на русской почве, КАК движению не увлечь русских сил, не приобрести русских черт!»

Конечно. Но – учитывая нашу «соборность», нашу страсть к немедленной и полной справедливости, нашу мистическую тягу ко всему «всемирному», к «последнему смыслу», наш, как пишет Солженицын, «общительный русский характер», – как же было не увлечься нам всемирным коммунизмом, как не усмотреть в нем разрешение мировой загадки, как не приобрести социалистических черт!

С какого конца будем бить это яйцо: с тупого или с острого?

Абстрактно-логический спор о том, какая тут «система», сколько в этой системе «плоти», то есть: где кончается «система» и начинается «плоть», – такой спор может длиться бесконечно. А нужно здесь простое, прямое чувство живой реальности, которому должен дать ход в своей душе великий писатель.

Он так и поступает: когда доходит до дела, – откладывает в сторону вопрос о том, что из чего «вытекает», и просто заслоняет от ударов то, что ему дорого.

«Удары будто направлены все по Третьему Риму да по мессианизму, – и вдруг мы обнаруживаем, что лом долбит не дряхлые стены, а добивает в лоб и в глаз – давно опрокинутое, еле живое русское национальное самосознание».

Называйте его как хотите: национальное, интернациональное, многонациональное, – но это миллионы живых людей, связанные общей судьбой, ищущие смысла своих усилий, – и по какой бы «отметине» вы их ни лупили – по «имперской», «советской», «московской», «русской» или «российской», – вы бьете по живому.

Это вот чувство живого несломленного народного целого, которое сейчас испытывается на слом, – это главный нерв солженицынской публицистики. И до всяких конкретных рецептов и даже до всякого диагноза, – эта боль определяет у него все. Чувство кризиса, критической точки, мертвой точки, в которой находится народный организм. И – сберечь его во что бы то ни стало! Любой ценой сберечь живое народное целое.

Как его назвать? По какой отметине?

И чего это будет стоить. «Спасти Россию ценой России»? – как сказал другой русский прозаик, Г. Владимов? И ЧТО спасем? Будет ли это – Россия? И КАК спасать в такой смуте?

Уйти в земство, – говорит Солженицын. Нет, выйти на некий универсальный путь мировой цивилизации, – говорят «мондиалисты», «атлантисты» и прочие оппоненты Солженицына то ли справа, то ли слева. У меня нет ответа на этот вопрос. Я при ЛЮБОМ повороте обречен быть русским. КАК действовать, это можно решить только практикой, методом проб и ошибок, или, как говорили в советские времена, методом тыка. И теперешние теоретики всех направлений теориями – только укрепляют свой дух, и есть нужда его укреплять, потому что на самом-то деле тычемся.

Тычемся – в живое. И притом спорим, куда упираться и что переворачивать. Знай успевай каяться.

«И если мы теперь жаждем – а мы, проясняется, жаждем – перейти наконец в общество справедливое, честное, – то каким же иным путем, как не избавясь от груза нашего прошлого, и ТОЛЬКО путем раскаяния, ибо виновны все и замараны все?».

О раскаянии. Коллективное раскаяние – тот же армейский марш-бросок, хотя и по новым ориентирам. Замараны, разумеется, все и виновны тоже все. Кто ж Богу не грешен, царю не виноват? Если уж ВСЕ, то уж не ниже, как Богу. Или, на крайний случай, царю, как Его помазаннику. «Все» – это перед «небесами». Вот там и будут судить. И карать. Если же спуститься с небес на землю, то все хоть и виновны, и замараны, а – по-разному. И каяться лучше – не всем миром, не скопом, не стадом и не марш-броском по команде, – а лично. По интимному, глубоко-внутреннему импульсу.

Юридическое наказание, как и признание, – это другая реальность. Очень хитроумная. То есть, не найдешь концов: как она, эта юридическая ответственность, виновного и замаранного должна настичь. Я помню, когда пришли из лагерей первые реабилитированные, мы, тогдашние «шестидесятники», по младости тем террором не задетые, кинулись к страдальцам с сочувствием, а от них – громом поражающим – ярость реванша: «НЕ ТЕХ покарали! Надо было НЕ НАС, надо было – КОГО СЛЕДУЕТ!» Да ведь в семь слоев вбивая в лагерную мерзлоту бесконечных врагов, ИЗ СЕБЯ ЖЕ делаемых, – в семь слоев карали тех, кто за мгновенье до того – сам карал в полной уверенности, что наводит СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Один грустный человек как бы «со стороны» обронил тогда фразу, которую я и вынес из тех яростных встреч «эпохи Двадцатого съезда партии»:

– Они все получили свое… но по другому кодексу.

Кодексов сколько угодно. Но что все получают свое – это я усвоил. По злобе и кара. Вот пусть о СВОЕЙ злобе каждый сам и задумается. Не уповая на коллективное раскаяние, которое нас «всех» – очистит.

Не очистит.

Как заметил Тейяр, чистая совесть – по определению невозможна.