Откровение огня

Самым притягательным зеркалом была для меня монастырская легенда. Только здесь захарьинские затворники назывались «кенергийцами». Любопытно, что спасско-шоринские монахи ни словом не обмолвились о другой тамбовской обители — Благовещенском монастыре у села Посад, где, по сообщению «Исторического вестника», должно было храниться «Откровение огня». Почему кенергийская рукопись попала туда? И с кем? Был это кто-то из тех, кто находился в осажденной Захарьиной пустыни и бежал оттуда во время пожара? Или «Откровение огня» оказалось в Благовещенском монастыре спустя время каким-то другим, окольным путем?

Обнаруживалось и еще одно несоответствие между сведениями о кенергийцах, полученных Сизовым в Спасско-Шоринском монастыре, и заметкой в «Историческом вестнике»: об ордене в «монастырской легенде» не было и речи. Этот факт, конечно, ничего не доказывал и не опровергал — он только обращал на себя внимание. Я прикинул, сколько последователей могло оказаться у Евлария без малого за триста лет при условии, что в пустыни находилось одновременно два затворника, а менялись они в среднем раз в десятилетие: получалось, что не больше тридцати. Если это был орден, то самый малый в истории монашества.

«Кенергийцы», «кенергийство» — это пошло от провозглашения «кенерги» — «силы Господней». Откуда взялось это слово? Я заглянул в этимологический словарь, потом в словарь диалектов — ничего похожего. Легенда — не документ, и «кенерга» могла иметь в действительности другое значение. Последний кенергиец, между прочим, заявлял, что братья говорили это слово неверно. Еще неизвестно, называли ли сами захарьинские затворники себя кенергийцами, да и существовало ли вообще какое-то особенное кенергийское учение. Ни в монастырской легенде, ни в житии не было и намека на то, что у Евлария и его последователей имелись особенные религиозные представления, и из их поведения это не следовало. В Захарьиной пустыни думали, что затворники хранили какие-то тайны. Уж не потому ли только, что они молчали?

А что, если «кенергийство» и сводилось к паре своеобразных религиозных обрядов? В этом случае «Откровение огня» и правда могло оказаться сборником известных текстов, зачитываемых при их исполнении. Ведь что собой представляла кенергийская книга, никто, кроме игуменов Благовещенского монастыря под Тамбовом, не знал.

Я пожалел, что не посмотрел как следует сборник, выданный мне в АКИПе. Конечно, его несоответствие карточке каталога было подозрительным, но в архивах случаются и не такие накладки. И я отправился в тот же день из Ленинской библиотеки в АКИП, чтобы теперь уже как следует ознакомиться со сборником О517. Мне представлялось само собой разумеющимся, что Андрей Алексеевич Парамахин, оставивший рукопись у себя, не откажет мне дать ее посмотреть еще раз.

В читальном зале АКИП дежурила Мальчик, плоская, угловатая девица. Она была мне симпатичнее Совы — эта библиотекарша, в отличие от свой коллеги, не злилась на читателей, а была к ним просто равнодушна.

— Если рукопись у Андрея Алексеевича, она не может быть выдана читателям, — заявила мне Мальчик.

— Возможно, что ваш заведующий захочет сделать для меня исключение. Сборник О517 попал к нему от меня, потому что я заявил о подмене, — объяснил я.

— Какой подмене? — растерялась библиотекарша и беспомощно посмотрела по сторонам.

Удивился и я: неужели она еще не слышала о «недоразумении» с «Откровением огня»?

— Если вы соедините меня с Андреем Алексеевичем, я сам с ним объяснюсь, — предложил я.

Мальчик подняла трубку: ее представления о тишине в зале оказались иными, чем у Совы. Парамахин был у себя. Наш телефонный разговор не занял и минуты: услышав о моем желании еще раз получить сборник О517, заведующий сказал, что спустится ко мне в зал. Я это понял как намерение принести рукопись собственноручно и был приятно удивлен неформальностью его поведения. Однако, когда Парамахин вырос у моего стола, книги у него в руках не было. Он дал мне знак следовать за ним, и мы оказались на той же лестничной площадке, где я говорил с Совой.

Заведующему отделом рукописей было лет за сорок, и выглядел он типичным книжным червем: очки, буроватое лицо, сутулость. Стоит ли говорить, что одет он был с полным пренебрежением к моде — можно было подумать, что он донашивал костюмы своего отца. Въевшаяся в черты его лица ироничность обещала живое общение.

— Рад с вами познакомиться, — сказал мне Андрей Алексеевич, — и одновременно смущен: не знаю, как вас теперь разуверить, что у нас здесь творится кавардак. Такая мысль у вас наверняка возникла. И в самом деле, что это за хранилище, где пропадают рукописи, а персонал об этом и не знает.

Смысл его слов дошел до меня не сразу. Только что, по телефону, разговор был о сборнике О517, и я рассчитывал что-то услышать о нем. Парамахин заметил мое недоумение.