Откровение огня

— Ну вот, я опять у тебя, брат… — начал игумен и остановился: Иаков судорожно пытался что-то сказать, но не находил голоса. Упорствуя, он сипел и сипел, пока не вышло членораздельное: «Помоги мне, отец Константин!»

Захарий отпрянул от Иакова, Константин же взял в руки ступни умирающего и сжал их. Лицо Иакова порозовело, и, почувствовав силу, он заспешил сказать наболевшее:

— Отодвинь мой час, отец Константин. Хоть немного. Проклят я бабой моей, отягощен…

Больно было отцу Захарию слушать Иакова. Не ему, своему духовнику, а стороннему Константину исповедовал умирающий муку. За что такое бесчестие?

В то же лето, когда пришел в пустынь отец Евларий, нашел себе здесь душеспасение Игнат Мякина, мужик-бедолага из Красного села. Здоровый как медведь, с виду грубый, он оказался чуток к проповеди и усерден в молитве. Мало кто из Красного села приходил, как он, каждый вечер к монахам на молебны. После молебна Игнат часто плакал. «Оставайся», — сказал ему наконец отец Захарий и постриг несчастного сразу, без послушания — чтобы душа его больше не оглядывалась на дом, полный ребятишек. «Не Таисии ты их оставляешь, — разъяснял тогда Игнату Захарий, — а Господу. Не бежишь ты от семьи в Захарьину пустынь, а следуешь воле Божьей. И правил ты не нарушаешь: ведь вы с Таисией не венчаны». И тот поверил. Стал Игнат братом Иаковом.

Таисия, баба вздорная, приходила в пустынь за своим мужиком, чтоб вернуть его домой. Долго туда ходила, не понимала, что канул Игнат, что не он, а инок Иаков живет в пустыни. Ярая, ни разу не ушла она с Лисьей горы, не прокляв новоначального. Отец Захарий прятал брата Иакова, когда приходила Таисия. Убеждал его: «Проклятия ее к тебе не прилипнут, не бойся. Спиной она повернута к Господу, не внемлет Он ей. Выжди: походит она сюда и бросит». И Иаков верил игумену.

Правота отца Захария подтвердилась: Таисия перестала таскаться на Лисью гору. Воспрял освобожденный Иаков, переродился жалкий увалень в ревностного инока. Отец Захарий ставил новоначального в пример другим, ни в ком не был так уверен, как в нем. Когда Иаков захворал прошлым годом, никто и не вспомнил Таисины проклятия — десять лет без малого как прошло. И сам брат Иаков хоть бы что о них сказал — ни в исповедях ни слова, ни в беседах. И тут вдруг Константину открылся. Как же понять душу человеческую? Отец Захарий сидел на топчане Иакова с потемневшим лицом, слушал разговорившегося больного и сдерживался.

— Боюсь помирать, — сипел и сипел брат Иаков. — Душа от жениных проклятий свинцовая. Боюсь, коль преставлюсь, не взлетит душа, а в ад упадет. Боюсь испускать дух без прощения.

Константин встал и заговорил — первый раз, как вышел из затвора:

— Твори Иисусову молитву всю ночь, брат Иаков. Утром приду к тебе и отведу к Таисии.

«Меня и не спрашивают!» — поразился отец Захарий. Иаков дернулся на своем ложе.

— Да разве я дойду? Мне и не встать!

— Встанешь. И дойдешь, — отвечал отец Константин, идя к двери. Открыл ее и исчез. Отец Захарий вскочил с места и тоже двинулся к выходу — больному ни слова. Рванув дверь на себя, он дал ей за собой резко хлопнуть — зол был на Иакова.

Захарий нагнал Константина и загородил ему дорогу.

— Или я больше не игумен в этой пустыни? Или ты теперь здесь глава?

— Глава — ты, — отвечал отец Константин.

— Я — глава, а распоряжаешься — ты? Нет такого порядка в православных монастырях. Зачем взбаламутил брата Иакова? Он помутился умом, оттого и заныл о Таисии. Еще бы подождать — и усмирился бы Иаков. А теперь что? К чему его тащить к Таисии? Да и как потащишь? Только пустынь перед крестьянством срамить.

— Не будет срама, отче.

С этими словами келейник чудотворца глянул прямо в глаза игумена и пошел. Не острый был его взгляд, а как пригвоздил.

«Что ж я его самое главное не спросил?!» — пронеслось в голове у отца Захария. Он для того и взял Константина к Иакову, чтобы потом, в урочный момент, добиться от него объяснений, но все скомкалось, спуталось, смешалось. Куда делись вопросы, стучавшие в висках? Пусто было теперь у Захария в голове. «Да он все равно бы ничего откровенно не сказал, — оправдывался игумен перед собой за беспамятство. — Отдельный стал, чужой».

Вопросы вернулись к отцу Захарию ночью. Он встал на полуночное правило и не мог сосредоточиться на молитве. Кусая и дергая, вопросы увели его куда не следовало — к отцу Евларию.

«Десять лет прошло, и что же? Какая благодать пустыни от чудотворца? Не видно его, не слышно. Устранился от нас и Константина забрал. Хоть бы раз проявил какую заботу о братии! Галактион разуверился, Демьяна одолела гордость, Иаков захворал — отца же Евлария словно и нет. Кому он помог? Мне — помог?! Где же благотворность Евлария? Кто он вообще? Что надо ему от пустыни? Или тишины у нас только ищет? Нет ему тишины в лесу? Кто страждет безмолвия, не приходит в общину, а уходит из нее!»