Откровения Екатерины Медичи

— Он им позволил — подписал документ, дающий такое право, хотя едва ли понимал, что именно подписывает. — Бираго в смятении помедлил, опустив глаза. — Меченый увез его и Марию Стюарт охотиться в долине Луары, объявив, что им нужно отдохнуть от придворной суматохи.

Я молчала, потрясенная, стиснув кубок и с трудом сдерживая желание швырнуть его через всю комнату. Надо было мне вовсе не удаляться в Клюни; подчинившись обычаю, я дала Гизам прекрасную возможность стать фактическими правителями страны. Франциск пуглив и впечатлителен; неудивительно, что он подписал документ, тем самым отдав свое королевство Гизам. Он нисколько не разбирался в управлении страной, а уж Гизы позаботились о том, чтобы ему и вовсе незачем было осваивать эту науку.

— Это еще не все, — продолжал Бираго, переходя на итальянский, как поступал всегда, когда собирался сообщить нечто, не предназначенное чужим ушам. Звуки родной речи в его устах услаждали мой слух, но смысл услышанного не радовал. — Монсеньор издал эдикт против гугенотов. Коннетабль возражал, говоря, что сожжение на костре французов очернит доброе имя короля, но кардинал не стал его слушать и удалил от двора. Племянник коннетабля, Колиньи, также покинул двор, но перед тем выразил мне надежду, что вы не откажетесь принять его по возвращении.

Я сожалела об удалении Монморанси, ибо мне сейчас нужны были все, кто выступал против Гизов. Заинтриговало и то, что Колиньи предвидел мое возвращение. После стольких лет он явно не забыл меня. Вспоминал ли он когда-нибудь тот день в Фонтенбло, когда мы говорили о Макиавелли и гугенотах? Он тогда показал себя человеком здравомыслящим; быть может, в нем я найду союзника для борьбы с Гизами.

— Я хотела бы повидаться с Колиньи, — сказала я наконец. — Ты знаешь, как с ним связаться?

— Можно написать ему, однако должен вас предостеречь: ходят слухи, что Колиньи благоволит гугенотам, посещает их службы и читает их книги. Иные говорят даже, что он переметнулся в гугенотскую веру.

— Что ж, слухи — это только слухи.

Я вновь наполнила кубок. Удивительно, но предстоящая смертельная борьба с Гизами меня ничуть не тревожила. Мне и прежде доводилось сражаться. Я годами воевала с Дианой. И Гизы, подобно ей, представления не имели, на что я способна ради своих детей.

После трапезы я написала письмо и вручила его Бираго.

— Доставь его, а на словах дай понять, что я, как надлежит любящей матери, хочу навестить своих детей во дворце Сен-Жермен.

Бираго кивнул, и по губам его скользнула понимающая улыбка.

Дети мои находились под присмотром своих гувернеров, супругов д'Юмери, а также моей золовки Маргариты, которая готовилась отбыть в Савой. Перед ее отъездом мы вместе поужинали, а после я вручила ей выщербленную жаровню, в которой мы некогда стряпали мои зелья.

— Возьми и вспоминай меня всякий раз, когда будешь жечь лаванду, — сказала я, и мы обнялись.

Смерть Генриха и отсутствие Дианы (что ни говори, она была неотделимой частью их жизни) не подействовали на моих детей так пагубно, как я опасалась. Когда я пришла, Эркюль и Марго возились с игрушками, не вспоминая о трагедии, которая сделала их старшего брата королем. Даже восьмилетний Генрих не выказывал никаких признаков огорчения и жаждал показать мне новую колоду собственноручно нарисованных карт. По словам учителя, Генрих изрядно преуспевал в науках и в физических упражнениях. Глядя на своего гибкого и стройного сына, я поневоле думала: какую злую шутку сыграла со мной судьба, сделав моим первенцем Франциска! Генрих менее всех пострадал от пагубного влияния Дианы и, несмотря на свою юность, наверняка был бы лучшим королем.

Зато девятилетний Карл не вызывал у меня подобной уверенности. Он глубоко переживал смерть отца, рыдая так безутешно, что я и сама тайком сглатывала слезы, убеждая его, что папочка в раю и сейчас смотрит на нас с небес. Карл выглядел чересчур худым и бледным, и я составила для него новую диету, с большим количеством красного мяса и бобов.

Елизавета также была бледна и худа, но горе не сломило ее; она уже встречалась с испанским посольством и обещала отправиться в Испанию в декабре. Она проводила время с Клод, ныне женой герцога Лотарингского, и они находили утешение в обществе друг друга. Мысль о близком расставании с Елизаветой меня отнюдь не радовала, но дочь настаивала, что именно этого хотел бы отец.

От горечи предстоящей разлуки я спасалась, погружаясь в собственные планы. Через несколько дней после прибытия в Сен-Жермен я получила в ответ на свое письмо три короткие фразы: «Через два дня, после заката, в саду. Если не появлюсь до полуночи, уходите. Я дам о себе знать».

— Да, — сказала я Бираго. — Передай ему, я приду.

Я стояла в тени дворца, заходящее солнце окрасило небо кровавым заревом. Ветер бился о башенки Сен-Жермена, сметая завесу дыма, которая стояла над Парижем. Монсеньор отказался внять моему совету. Эдикт против гугенотов вступил в действие, и менее чем за две недели в Париже было сожжено свыше сотни еретиков.