Откровения Екатерины Медичи

Начался террор. По словам Бираго, сотни гугенотов бежали на относительно безопасный юг, пытаясь укрыться от агентов кардинала, но те загоняли их, точно бессловесный скот. Время истекало. Если я ничего не сделаю, чтобы остановить монсеньора и Меченого, они превратят Францию в свою вотчину, убивая наших подданных и затыкая рот всякому дворянину, который осмелится выступить против них.

Я с волнением всматривалась в дальнюю вязовую рощу, когда на дорожке появился тот, кого я ждала.

Он шел уверенным шагом — человек среднего роста, в черном камзоле, с золотисто-рыжей бородой. Ему, как и мне, исполнилось сорок, и все же, когда он склонился передо мной, по лицу ему можно было дать больше.

— Ваше величество, могу я выразить искренние соболезнования?

— Благодарю, синьор. И тем более благодарю, что вы сумели прийти.

Я вдруг остро ощутила, как располнела с годами, как поседели мои волосы, которые трепал ветер. Я никогда не позволяла изменчивому отражению в зеркале дразнить меня; подобно многим женам, я слишком рано выучилась смирению. И вот теперь я испытала пугающее желание, чтобы во мне увидели женщину… но тут же устыдилась этого желания. Мой муж умер менее месяца назад. Как могла я даже задаться вопросом, нравлюсь ли мужчине, с которым за всю жизнь встречалась от силы дважды?

— Это я должен быть благодарен вам, мадам. Я опасался, что вы не захотите меня видеть.

— Мы ведь друзья, не так ли? — Я нахмурилась. — Прошло немало времени, но я не забыла, как вы были ко мне добры, когда я только приехала во Францию, и как вы много лет служили моему мужу.

— Мы были тогда намного моложе. — Колиньи улыбнулся.

Я опешила: его тон показался мне странным, едва ли не упрекающим. Разве он остался в Париже не ради встречи со мной?

— Полагаю, сударь, что это вы, а не я предпочитали сохранять дистанцию, — напомнила я. — Что до меня, я бы с радостью приняла вас при дворе.

— Это правда. — Колиньи склонил голову. — Вы же знаете, ваше величество, я никогда не любил бывать при дворе.

— Знаю. — Я помолчала. — И тем не менее вы здесь.

После этих слов я смолкла, в затянувшейся тишине пристально разглядывая его.

Он изменился, стал как-то жестче и казался настороженным, словно опыт научил его скрывать свои чувства. Но это не убавило ему привлекательности; пожалуй, он стал даже лучше теперь, когда возраст пришел в соответствие с его серьезным характером, что усилило обаяние.

И однако мой дар никак не проявил себя. Я ничего не почувствовала в Колиньи, ровным счетом ничего.

Сомнения овладели мной. Не совершила ли я ошибку, тайно встретившись с этим человеком? Если узнают Гизы, я рискую потерять и те скромные привилегии, которые остались; меня обвинят в изменническом заговоре с человеком, подозреваемом в ереси.

Зато Колиньи словно прочел мои мысли, ибо сказал:

— Если у вашего величества есть хоть какая-то причина сожалеть об этой встрече, я немедля уйду и не затаю ни малейшей обиды.

— Я беспокоюсь за вас. — Я смутилась при мысли, что он видит меня насквозь. — Насколько я понимаю, монсеньор кардинал приставил к вам шпионов.

— Это так. С тех самых пор, как мой дядя покинул двор, монсеньор обратил свои подозрения на меня. Нынче вечером я ускользнул от его людей, о чем ему, без сомнения, сообщат, но тем не менее они за мной следят.

— И у них… — Я запнулась, судорожно вздохнула. — У них есть причина подозревать вас?

— Я не делаю секрета из своих разногласий с Гизами, — глядя на меня, без колебаний ответил он. Я и позабыла, как часто придворные затрудняются при разговоре смотреть в глаза, и сейчас искренность Колиньи приятно поразила меня, но в то же время привела в замешательство. — Они станут использовать вашего сына ради достижения своих целей. Они уже теперь стремятся ввести во Франции инквизицию, хотя казни невинных погубят доброе имя нашего монарха.

Колиньи говорил именно то, что я желала услышать, будто исполнял свою роль в написанной мною пьесе. Мне хотелось доверять ему, и все же я колебалась, не решаясь перейти к сути дела.

— Многие гугенотские пасторы с надеждой взирают на вас, — прибавил он, почуяв мои сомнения. — Им известно, что вы советовали покойному королю проявлять терпимость в вопросах веры, и они просили меня воззвать к вашему чувству справедливости.

— Им это известно? — опешив, пробормотала я.

— Ничто, происходящее при дворе, не остается тайной. — Колиньи улыбнулся. — И сторонников новой веры там предостаточно. Хотя это ненадолго, если монсеньор добьется своего.

Он застиг меня врасплох. Я вдруг осознала, что по-прежнему почти ничего не знаю ни о вере, которую кардинал столь твердо вознамерился уничтожить, ни о ее приверженцах.

— Лестно слышать. Но теперь, когда мой муж умер, у меня нет никакой власти при дворе. К тому же я католичка. Тем не менее, в отличие от Гизов, я не считаю казни необходимыми.

Колиньи отвернулся. Профиль его был четко виден на фоне подступающей темноты.

— Казни, — проговорил он тихо, — это хаос.