Откровения людоеда

— Когда я был молодым капралом, — сказал он, — в моем полку был офицер, который на самом деле знал, что означает дисциплина — на самом деле знал, говорю вам! Он не боялся ни подчиняться ей ее, ни требовать ее. Так или иначе, тем или иным образом, он узнал, что я тоже был прихожанином того же храма… Я никогда не говорил с ним об этом, и никогда бы не осмелился заговорить об этом, и только один мимолетный взгляд — один обмен взглядами между нами! — и в одно мгновение он все понял. Он понял и предложил мне воспользоваться своим богатым, насыщенным опытом. Между нами установились отношения такой чрезвычайной силы, такой ментальной и эмоциональной выразительности — словно между старым, мудрым философом и его молодым учеником, между хозяином-аристократом и его слугой — и наш восторг был безграничен, поскольку об этом больше никто не знал, и даже не догадывался. Мы могли пройти мимо друг друга в заполненном толпой коридоре, в общей комнате, и не показать ни одного знака понимания, за исключением этой темной, неглубокой вспышки — о, столь стремительной, столь тайной, что никто не видел, как она появляется и как происходит! Это было словно мановение века, вдох, появилось и ушло в одно мгновение.

Мы очень редко обменивались словами, когда встречались в наших специальных местах по ночам — только прикосновение, лаконичная улыбка и ритуальное начало без дальнейшего затруднения. Это было то, чего мы страстно желали, чего мы жаждали. Сначала он, затем я. Полное подчинение воле другого, абсолютная покорность, готовность взять то, что давалось, без жалоб, без ропота. Мы находили части тела, где следы были бы не видны… мы даже разрабатывали техники, которые вообще не оставляли следов.

— Вы крайне находчивы.

— Скажу я вам, мы хорошо усвоили наши уроки, он и я, — прошептал он. — В конце концов, боль так часто является целительным опытом, разве нет? О да… быстрый, острый скрежет хорошо отполированного ремня по обнаженной коже часто гораздо более эффективен, чем простая устная команда… неожиданный ожог, покрасневшее благо на бледной коже восстановит преданность высочайшим мужественным идеалам так, как ничто другое…

— На своем опыте, вы имеете в виду?

— Конечно, Герр Крисп, на своем опыте.

— Я думал, это могло быть прецедентом.

— Боль безоговорочна, разве нет? Боль быстра, чиста, проста, результативна. Она делает свою работу, она неоспорима, бесспорна, непреодолима. Боль также прочна, как и сталь, также проста, как и простое число, она такая же явственна, как геометрическая аксиома. Вы не можете спорить с болью, Герр Крисп — вы можете только — только принять ее…

— Что вы и делали, Герр Штрайх-Шлосс?

— На самом деле, так я и делал. Как я должен был сделать.

— А Генрих Херве? — спросил я.

Теперь он нашептывал в мою шею, тычась туда носом, пощипывая часть моего уха. Я уловил слабый запах какого-то отвратительного одеколона, содержащего лекарственное средство и вяжущее средство, вроде мази от геморроя. В свете того, что он говорил мне, это, возможно, и была мазь от геморроя.

— Увы, дорогой Генрих не обладает ни достаточной смелостью, ни стойкостью для настоящей усиленной или продолжительной дисциплины. Мы время от времени снимаем комнату в частном отеле на послеобеденное время, но — если быть искренним с вами, Герр Крисп, — его предпочтения не столь безжалостны, как у меня. Что я должен сказать? Он предпочитает doke ,[177] тоща как я более склонен к сохранению основного курса.

— Прелестная аналогия, Герр Штрайх-Шлосс.

— Когда мы лучше узнаем друг друга, я позволю вам называть меня Отто.

— Я тронут.

— Любая мелкая ошибка — малейшая, Герр Крисп, уверяю вас! — прежде чем обещание дано, н я боюсь, вы станете предметом предназначенного наказания. Я суров, но справедлив. В первый раз будет не так уж больно, не с этого надо начинать — боль, словно хорошее, превосходное вино, Герр Крисп, ее нужно пить маленькими глотками и медленно наслаждаться, перекатывая на языке… ее не нужно проглатывать слишком быстро или в слишком больших количествах, все это приводит к безумию опьянения. У меня есть простроченный кожаный ремень — о, такая замечательная маленькая вещица! — он является моим интимным спутником на протяжения многих лет…

Тотчас же я почувствовал, как он быстро отходит, и мгновение спустя я понял, почему.

— Маэстро! — завопил Генрих, громадную тень его тела сопровождали слоисто-кучевые облака его дорогого парфюма. — Где ты прятался? Отто докучал тебе своими полковыми рассказами?

— Вовсе нет, — сказал я. — Совсем наоборот.

— Рад слышать это. Отто, самый дорогой vой яруг, принеси нам еще немного шампанского, это полезно для моего голоса.

— Тебе не стоит столько лить, їенрик, — раздраженно сказал фон Штрайх-Шлосс, метнув в меня странный умоляющий робкий быстрый взгляд. Я подумал, была ли одна из тех маленьких ночных эскапад с его другом садомазохистом причиной неподвижного стеклянного глаза.

— Какой ханжа» — заметил Генрих, прикуривая одну из своих маленьких турецких сигарет. — Сам-то он будто не пьян.

— Да, я знаю.