Откровения людоеда

Дорогая, любимая, желанная королева моего сердца прекратила земное существование незадолго до того, как я окончил школу. Она никогда не отличалась крепким здоровьем; что касается меня, то я склонен верить, что ее ранняя карьера на сцене высосала из нее всю жизненную силу. В конце концов, жизнь преуспевающей актрисы, физическая, эмоциональная и душевная, требовала полностью посвятить ей тело и душу (любое настоящее искусство требует этого от каждого, кто преклонился у его алтаря), следовательно, вполне следовало ожидать, что страдание будет неминуемым спутником творческих гениев. Я сам страдаю геморроем на протяжении многих лет.

А тогда я был абсолютно не готов к ее уходу. Отец был первым, кто сообщил мне о том, что с ней случилось что-то серьезное.

— Тебе лучше сесть, старина Орландо, — сказал он, его лицо было серьезным.

— Почему? Что не так? Разве что-то случилось?

— Да. С твоей матерью.

Я весь задрожал, охваченный электрическим током дурного предчувствия.

— Мама больна? Где она? Если она больна, то я нужен ей…

— Нет, Орландо, нет. Она наверху, но доктор Сильверманн сказал, что ее категорически нельзя беспокоить.

— Почему ты раньше мне не сказал? — заплакал я, беспомощно грозя отцу маленьким кулаком. Я не мог вынести мысли о том, что он делил эту тайну с матерью, не дав мне возможности узнать о ее состоянии; на самом деле, я не желал и помыслить возможность того, что он знал о ней что-нибудь такое, чего не знал я.

— Мы просто ке понимали, — отвечал он, беспомощмо пожимая плечами. — Ты же знаешь, что твоя мать предпочитала ни на что не жаловаться. Она… в общем, она обратила на это внимание слишком поздно, вот и все. Бедная женщина.

— Моя мать не женщина, — вскричал я, — она леди!

— Не расстраивайся, старина. Посмотрим, что скажет доктор Сильверманн.

Как выяснилось, доктор Сильверманн сказал следующее: моя мать умирала. Мне так и не сказали, от чего именно она умирала, вместо этого мне оставалось довольствоваться грубыми бессердечными выражениями вроде «полностью истощена», или «не осталось сил для сопротивления», и «просто хочет спать». Но, во имя Бога, разве кто-нибудь когда-нибудь умер от спа, за исключением (как я где-то прочитал) голодающих местных жителей в удаленных, болотистых районах африканской глубинки, где зарождались всевозможные ядовитые испарения и ужасные ползучие твари. Но никто не умер от сна в Хайгейте, вот в чем я был уверен. Мои усилия узнать правду были безжалостно и беспощадно разрушены отцом, и каждый вопрос, который я задавал ему, встречал безыскусную отговорку.

— Почему бы тебе не рассказать мне?

— Здесь не о чем рассказывать, старина, поверь мне.

— Как это нечего рассказывать? Что с ней не так?

— Она умирает, Орландо.

— Я уже знаю это. Я хочу узнать, почему она умирает?

— Бедная женщина. Она совсем не может сопротивляться.

Снова услышав эту фразу, я разворачивался и выбегал из комнаты, мои щеки горели от нспрекращающихся слез.

Неделю спустя моя мать умерла.

Великая ложь

Это было объяснение, которое отец, в конце концов, дал мне, всего лишь месяц спустя после похорон, и оно окончательно привело меня к мысли принять первое важное (и, оглядываясь назад, я бы сказал, самое важное) решение в своей жизни. Даже теперь мне приходится делать усилие, чтобы удержаться от дрожи негодования, когда я воскрешаю в памяти величину его злобности! Просто не представляю, как он мог предполагать, что я поверю ему в одночасье. С тех пор, я допускал возможность, что горе выбило его из колеи, но более вероятно, что, ревнуя к тесным узам между матерью и мной, он попытался (тщетно, должен признать) оклеветать и осквернить чистую память

об этой самой очаровательной женщине из всех, уход за которой, так он знал, был для меня священным долгом. Именно так я думал в то время, так думаю и до сих пор. Конечно же, я был удивлен (если не сказать потрясен) манерой, в которой он предпринял свою попытку, но он был способен и не на такое. Бедная мать была ослеплена, поскольку отец был озабочен тем, чтобы она с подобающим жене почтением к своему мужу и верностью ему всегда соблюдала эти нерушимые правила в своей жизни. Ирония заключается в том, что если бы она была менее требовательной к этическим нормам личностью, то могла бы не вынуждать себя проводить большую часть своей безжалостно короткой жизни, обременяя себя таким ничтожеством, как мой отец. Наше временное пребывание в этом мире битком набито всякими «если», как говорится.

Я был в ванной, когда он сделал свое подлое заявление; я не знаю, почему он выбрал именно этот момент, но думаю, он предполагал, будто нагота сделает меня более уязвимым, менее восприимчивым к недвусмысленным оскорблениям, и я не чувствую отвращение, которое могло бы возникнуть в противном случае. Он глубоко заблуждался. В тот момент я был даже готов к тому, чтобы вылезти из ванной и встать перед ним лицом к лицу, даже если бы это означало обнажить свои сморщенные гениталии; на самом деле, как вы скоро узнаете, именно так я и сделал.